Рита Вратаски сидела напротив меня и в сто шестидесятый раз ела один и тот же обед. Сейчас она внимательно рассматривала свою сто шестидесятую умэбоси.

– Что это такое?

– Умэбоси. Умэ – это… их называют сливами, хотя вообще-то это абрикос, высушенный на солнце и затем засоленный. Попробуй.

– И какова она на вкус?

– Еда – как война. Чтобы понять, надо попробовать.

Она два или три раза потыкала умэбоси палочками, затем, отбросив осторожность, засунула ее себе в рот целиком. Слива оказалась очень кислой. Рита согнулась пополам, словно получив удар по корпусу от боксера-тяжеловеса, схватилась за горло и за грудь. Я видел, как на спине у нее судорожно подергиваются мышцы.

– Нравится?

Рита принялась работать челюстями, не поднимая взгляда. Горло напряглось, кадык дернулся. Что-то вылетело изо рта – чистенько обсосанная косточка, которая приземлилась на ее поднос. Рита вытерла уголки губ, ловя ртом воздух.

– Совершенно некисло.

– Конечно, не в этой же столовой, – согласился я. – Слишком много людей из-за границы. Если хочешь попробовать настоящую умэбоси, надо идти в местные кафе.

Я взял японскую сливу со своего подноса и бросил в рот, а потом сделал вид, будто наслаждаюсь ее вкусом. Если честно, это такая кислятина, что у меня челюсти свело, как задницу краба во время отлива, но я ни за что на свете не доставил бы Рите удовольствия увидеть это.

– Неплохо, – бросил я, причмокнув.

Рита поднялась. Она так сжала губы, что они превратились в прямую линию. Оставив меня сидеть за столом, Рита двинулась по проходу между столами мимо групп солдат к прилавку. Стоявшая за ним Рейчел разговаривала со здоровяком, который с легкостью мог бы достать до потолка, толком даже не напрягаясь, – та самая горилла из четвертой роты, чей кулак угодил мне в челюсть много петель тому назад. Красавица и Чудовище со вполне понятным удивлением уставились на внезапно приблизившийся к ним предмет их беседы. Вся столовая почувствовала: что-то назревает; разговоры смолкли, банджо наконец тоже заткнулось. Слава богу.

Рита прочистила горло:

– А можно мне еще сушеной и соленой сливы?

– Умэбоси?

– Да, их.

– Да, конечно, если хотите…

Рейчел взяла небольшую тарелку и принялась насыпать на нее умэбоси из большого пластикового ведерка.

– Тарелка не нужна.

– Что, простите?

– Вон та штука, которая у вас в левой руке… Да, ведерко. Я возьму их все.

– Э, ну, обычно их в таких количествах сразу не едят, – возразила Рейчел.

– А что, есть проблема?

– Нет, но…

– Спасибо за помощь.

Рита триумфально вернулась к столику с ведерком в руке. Она плюхнула его в центр стола прямо передо мной.

Диаметр контейнера, почти до середины наполненного ярко-красными умэбоси, составлял примерно тридцать сантиметров – его содержимого хватило бы человек на двести, ведь никто никогда не просил больше одной. Можно было бы в нем небольшого кота утопить. Я только посмотрел на сливы, а у меня уже защипало язык. Рита потянулась за палочками.

Она вытащила из ведерка один сморщенный, красноватый фрукт и отправила его себе в рот. Прожевала. Проглотила. Выплюнула косточку.

– Вообще не кислая. – У нее заслезились глаза.

Рита легким тычком подтолкнула ведро ко мне.

Моя очередь. Я выбрал самую маленькую умэбоси, какую только смог отыскать, и положил ее в рот. Съел и выплюнул косточку.

– Моя тоже.

Мы устроили своеобразный чемпионат на поедание. Кончики палочек, которые держала Рита, предательски дрогнули, когда она снова потянулась к ведерку. Она дважды попыталась вытащить оттуда следующую умэбоси, затем сдалась, насадила ее на одну палочку и поднесла к губам. С фрукта на поднос капал розоватый сок.

Вокруг нас стала собираться толпа зевак. Сначала они в беспокойном молчании наблюдали за происходящим, но с каждой косточкой, выплюнутой на поднос, страсти все больше накалялись.

Мы оба покрылись потом, как банка холодного пива в жаркий день. Омерзительная кучка кое-как обгрызенных косточек все росла. Рейчел стояла сбоку, с обеспокоенной улыбкой наблюдая за нами. Я заметил в толпе и своего старого приятеля из четвертой роты. Он с удовольствием наблюдал за моими страданиями. Каждый раз, когда Рита или я запихивали в рот очередную умэбоси, по толпе проносились нестройные комментарии.

– Давай бодрее!

– Отступать некуда, ешьте-ешьте!

– Ты же не позволишь этой девчонке себя побить, верно?

– Черт, ты что, думаешь, он сможет одолеть Риту? Да ты спятил!

– Ешь! Ешь! Ешь!

– Эй, народ, давайте к дверям! Постойте на стреме, чтобы никто не помешал! Я на тощего десять баксов поставил!

За этим воплем немедленно последовал другой:

– А я ставлю двадцать на Риту!

Потом кто-то крикнул:

– А где моя жареная креветка? Я креветку потерял!

Здесь было жарко, шумно и каким-то необъяснимым образом почти по-домашнему уютно. Появилась какая-то невидимая связь, которой не было на протяжении всех предыдущих петель. Я имел неплохое представление о том, что нам всем принесет завтрашний день, и внезапно вся эта ерунда, которая случается в жизни, несущественные хлопоты и мелочи обрели новое значение. В тот момент, в этом шуме и гаме, мне было хорошо.

В конце концов мы съели все старательно утрамбованные в контейнер умэбоси. Рите досталась последняя слива. Я настаивал на том, что это ничья, но она начала первой и потому упрямо твердила, что выиграла. Я стал спорить, и тогда Валькирия ухмыльнулась и предложила решить вопрос с помощью второго ведерка. Сложно сказать, что означала эта улыбка – что Рита действительно готова была продолжить дурацкое состязание или же что такое количество кислятины ударило ей в голову. Горилла из четвертой роты принес еще один контейнер, полный этих адских фруктов, и со стуком поставил его на стол.

Но к этому времени мне уже начало казаться, что я состою из умэбоси, от пояса и ниже. Я выбросил белый флаг.

После этого мы с Ритой долго разговаривали, обо всем подряд – о Ёнабару, который никогда не затыкался, о сержанте Ферреле с его озабоченностью тренировками, о соперничестве между нашим взводом и четвертой ротой. Рита рассказала мне все, до чего мы не успели добраться в прошлой петле. Оказалось, что когда она не в Доспехе, на губах Стальной Суки играет застенчивая улыбка, которая очень ей идет… Ее пальцы пахли машинной смазкой, соленой сливой и немного – кофе.

Не знаю, как это вышло, какие сигналы я подавал, но на этой сто шестидесятой петле мои отношения с Ритой стали глубже, чем когда-либо. На следующее утро капрал Дзин Ёнабару открыл глаза не на верхней койке. Он проснулся на полу.