полагая, например, что человек сам является причиной своих страданий или же что ситуация, в которой оказался персонаж, не стоит того, чтобы из-за нее расстраиваться.)

Однако сострадание часто является результатом эмпатии. Эксперименты Бэтсона показывают, что при прочих равных условиях ключевой переменной – отличающей тех, у кого печальная история вызывает сострадание, от тех, у кого нет, – является опыт яркого представления[194]. В принципе, мы можем испытывать сострадание к несчастьям существ, чей опыт мы либо слабо можем себе представить, либо не можем представить вообще. Конечно, нам нужно каким-то образом осмыслить для себя идею о том, что они страдают и что их положение действительно тяжелое. Но мы можем быть убеждены в том, что различного вида животные испытывают страдания, например в условиях фабричной пищевой промышленности, не предпринимая особых попыток представить, каково это быть курицей или свиньей. Так что эмпатия не является ключевым элементом сострадания. Однако часто она бывает чрезвычайно полезной. Учитывая несовершенство человеческой способности оценивать затруднительные положения, мы должны изо всех сил постараться представить трудное положение других, а затем посмотреть, что мы думаем по этому поводу.

Мы также должны признать, что эмпатия включает в себя нечто морально ценное само по себе: а именно признание другого как центра опыта. Эмпатичный палач – это очень нехорошо, но, возможно, неспособность признать другого центром переживания – еще хуже[195].

IV. СОСТРАДАНИЕ У ЛЮДЕЙ И ЖИВОТНЫХ

Теперь мы можем подумать о преемственности и дистанции между человеческим и животным состраданием. Прежде всего стоит сказать, что ни одно животное, кроме человека, – насколько нам известно – не имеет четкого представления о виновности и невиновности; поэтому сострадание животных будет распространяться на множество страдающих людей и животных, которым люди отказывают в сострадании по причине их вины. Животные замечают страдание, и они замечают его очень остро; однако у них не возникает идеи о том, что «это существо не является достойным объектом сострадания, потому что он или она сама является виновником своих страданий». Это отлично видно на примере романа «Эффи Брист». Но его можно найти в более привлекательных в моральном плане примерах: скажем, когда человека увольняют за хищение, мы не будем испытывать к нему сострадание (или будем, но не особо сильное); но если работодатель увольняет человека, руководствуясь принципами расовой или половой дискриминации, то в таком случае мы будем испытывать сострадание.

Не всякое человеческое сострадание связано с вопросом вины. Есть вид человеческого сострадания, который в этом смысле очень похож на сострадание Ролло. В таком случае человек сосредоточен именно на страдании, не задаваясь вопросом, кто виноват в сложившейся ситуации[196]. Такое сострадание часто испытывают маленькие дети, как замечает Руссо в «Эмиле», говоря об эмоциях мальчика: «По их ли вине это произошло или нет, теперь не в этом вопрос; да и знает ли еще он, что такое вина? Соблюдайте всегда постепенность в сообщении ему познаний…»[197] (Позже Эмиль действительно узнает о вине, и это важная составляющая его социальной зрелости, поскольку сострадание должно регулироваться чувством справедливости[198].) Руссо, однако, помещает чувство вины слишком поздно в человеческом развитии, поскольку идея вины появляется еще у совсем маленьких детей. Даже после того как понятие вины прочно укоренилось в сознании, люди остаются способными к более простому типу сострадания. Однако идея вины очень часто мешает проявить это более простое сострадание, как это происходит в случае с родителями Эффи.

Дальнейшие исследования в этой области могут показать, что у некоторых животных есть зачаточное представление о вине. В той мере, в какой у них есть представление о следовании или неследовании правилам, у животных (что может быть вполне вероятным для некоторых видов) может сформироваться представление о том, что некоторые существа сами оказываются причиной своих бед, когда нарушают правила[199]. Но в той мере, в какой они не могут помыслить, что кто-то может преследовать одни цели, а не другие, они вряд ли продвинутся очень далеко в способности различать должный и недолжный выбор. И именно поэтому идея вины у них остается в зачаточной форме.

Помимо этого, сравнение людей и животных должно быть сосредоточено на идее важности, идее вероятности самому страдать так, как страдает другой, и на том, что я назвала эвдемонистической мыслью. Франс де Вааль утверждает, что эксперименты, проводимые на широкой выборке животных, показывают нам иерархию типов сострадательных эмоций. Самый простой или самый основной тип сострадания (вернее, сострадающего поведения) – это эмоциональное заражение. (И хотя на практике бывает трудно провести различие, мы действительно должны различать миметическое поведение, или поведенческое заражение, и более глубокое и установочное эмоциональное заражение, которое может быть следствием поведенческого заражения, а может быть следствием чего-то иного[200].) Более сложный тип предполагает принятие иной перспективы. С этим связано утешение – поведение, которое показывает обеспокоенность тем, что другое существо страдает; и, если это возможно, оказание помощи (то, что де Вааль называет целенаправленной помощью), что подразумевает реакцию на специфические особенности бедственного положения другого существа, рассматриваемого с его точки зрения. Принятие иной перспективы имеет разные градации. Оно может быть относительно элементарным и не основываться на твердом понимании различия между собой и другими. (На этом уровне находятся, например, большинство обезьян, и нам, вероятно, следует поместить сюда и собак, поскольку они хоть и проявляют значительное сочувствие, но все равно проваливают зеркальный тест[201].) Второй уровень более сложный. Он требует от животных прохождения зеркального теста, то есть они должны иметь представление о себе и различии между собой и другими. На этом уровне наряду с людьми находятся шимпанзе, бонобо, некоторые слоны и, возможно, дельфины. Поэтому – хотя я из чистого интереса сосредоточусь на слонах – то же самое можно найти в исследованиях шимпанзе и бонобо, наших ближайших биологических родственников. Итак, мы изучаем наше собственное эволюционное наследие, а также наши общие черты с другими живыми существами. И конечно, этот самый сложный уровень также отличается по степени: некоторые существа способны на эти отношения (сострадания, сочувствия) только к другим представителям своего вида; некоторые – по отношению к существам, с которыми они жили, даже если они принадлежат к разным видам; а некоторые, видимо, способны на такое отношение к людям и животным, которые находятся на большом расстоянии от них самих и вообще на них не похожи.

Де Валль использует образ матрешек: заражение – это самая маленькая фигурка, а сложное сострадание – самая большая, которая все же сохраняет сходство с маленькой, находящейся внутри нее. Однако эта метафора в некоторых случаях вводит в заблуждение. Она не включает в себя аспекты, которыми «внешние» слои не похожи на «внутренние», потому что на внешних добавляются новые материалы (например, суждение о вине). Также она не включает в себя то, как «внешние» слои модифицируют «внутренние»: когда суждение о вине мешает эмоциональному заражению (как в случае с родителями Эффи Брист), или, в менее трагических случаях, когда человеческие суждения о справедливости и беспристрастности мешают проявить сочувствие к «подлому» человеку или к персонажу кукольного театра, который отнимает что-то у другого персонажа. Наконец, она не включает в себя случаи, в которых более простые или примитивные переживания сохраняются и влияют на эмоции взрослого человека: как, например, в романе Пруста симпатия в зрелом возрасте Марселя к женщине, которую он любит, окрашена (и прервана) примитивной детской жаждой комфорта, сохранившейся во взрослой личности.

Держа в голове эти проблемы, давайте рассмотрим три различных случая сострадания или сочувствия животных, которые иллюстрируют разные уровни реакции, также свойственные человеку.

Случай A. В июне 2006 года исследовательская группа университета Макгилла[202] сделала некоторым мышам болезненную инъекцию, от которой животные визжали и корчились. (Это был слабый раствор уксусной кислоты, поэтому он не оказывал длительного вредного воздействия.) В то же время в клетке находились другие мыши, которые не получили инъекцию. В эксперименте было много вариаций и дополнительных параметров, но суть в том,