которое достойно его имени и положения, но, к сожалению, собрать таковое ему не удалось. Посему граф удалился в Шотландию, «чтоб дать созреть удаче». Ну и желает нам всяческих успехов, обещает молиться за нас.

– Та-ак, все надежды на Нортемберленда рухнули, – огорченно тянет Маубрей.

Входитгонец.

Вероятно, прибыл от разведчиков, поскольку докладывает, что с запада стройными рядами движется неприятель и в данный момент находится уже в миле от повстанцев; по предварительным прикидкам, королевская армия насчитывает около тридцати тысяч бойцов.

– Как раз такую численность мы и предполагали, – говорит Маубрей. – Двинемся им навстречу.

Да неужто? Помнится, Хестингс на совещании у архиепископа Йоркского утверждал, что королевская армия насчитывает 25 тысяч солдат, но на борьбу с мятежниками придет от силы треть, потому что нужно отправлять войска в Уэльс и во Францию. Именно на этот расчет (примерно 8000 королевских бойцов) и опирались заговорщики, когда принимали решение. А теперь, оказывается, они предполагали 30 000?

ВходитУэстморленд.

Он передает привет и наилучшие пожелания от принца Джона Ланкастерского.

– Чем обязаны вашему визиту? – вежливо спрашивает архиепископ.

– Ваше преподобие, я обращаюсь в первую очередь именно к вам, – начинает Уэстморленд. – Когда бунтует гнусная презренная толпа мальчишек, попрошаек и оборванцев – это, конечно, плохо, но их хотя бы можно понять. Впавшая в ярость чернь, почуявшая запах крови, – ну что с ней поделаешь? Но вы, человек образованный и разумный, хранитель гражданского мира, – как вы могли от мудрых речей проповедника перейти к грубому, яростному языку войны? Зачем вы превратили свой вдохновенный голос в трубу, зовущую в бой?

– Зачем? Я вам сейчас объясню. Страна больна, и все мы больны вместе с ней. Нам нужно пустить кровь, чтобы излечиться. Но я не собираюсь брать на себя роль врача, и оружие я взял в руки не потому, что я враг мира и спокойствия. Просто я взвесил, сколько зла и бед принесет восстание, а также сколько зла и несправедливости приходится терпеть нам самим, и пришел к выводу, что наши страдания перевешивают. У нас составлен подробнейший перечень всех обид, которые нам причинила корона, и в соответствующее время мы его предъявим. Мы уже давно хотели подать этот перечень, но нас не допустили к монарху. И знаете, кто не пустил нас к королю? Именно те люди, на которых мы жалуемся. Мы подняли сейчас меч не для того, чтобы нарушить мир, а для того, чтобы упрочить его не только на словах, но и на деле.

Ну просто обалдеть! В чем конкретно состоит вред политики Генриха Четвертого для всей страны – ни слова. Почему мир в Англии оказался под угрозой и должен быть упрочен – тоже ни слова. В сухом остатке: нас обидели, с нами обошлись несправедливо, и это намного серьезнее, чем ущерб от гражданской войны, поэтому (!!!) мы будем упрочивать мир не на словах, а на деле. Отсутствие причинно-следственной связи между первой и второй посылками никого не смущает, по-видимому. Тезис «Война упрочивает мир» мало кем разделяется, но он хотя бы понятен. Но почему он вытекает из тезиса «Нас обидели» – загадка. В логической цепочке явно пропущены какие-то звенья, и возникает подозрение, что звеньев этих на самом деле нет. Какие-то смутные ассоциации у меня это вызывает… Но, возможно, я и не права.

На самом же деле архиепископ Йоркский действительно составил нечто вроде манифеста (тот самый список жалоб), в котором, в частности, говорилось, что Генрих Четвертый обложил страну такими налогами, что ноша стала поистине неподъемной. То есть социальный аспект несправедливости все-таки наличествовал, но почему-то в речах повстанцев отражения не нашел. И, опять же, это никак не объясняет, почему война должна упрочить мир. Любая война – это трата денег и уничтожение человеческого ресурса, так какая же может быть польза от этих трат стране, измученной непосильными налогами? Население и без того находится на грани нищеты, а тут еще и мужчин-работников забирают в солдаты…

Уэстморленд, кажется, не любитель демагогии, ему нужна конкретика.

– Когда король не принял вашу письменную жалобу? Чем он вас оскорбил? Какие конкретно пэры обижали вас по его указанию? Что именно, какие события побудили вас начать восстание?

Архиепископу, судя по всему, ответить нечего, и он достает из кармана старый козырь:

– Я считаю государство своим врагом, потому что король казнил моего родного брата.

Ну вот, опять! Сколько можно-то?! Родной брат архиепископа Йоркского Ричарда ле Скрупа, Стивен (Стефан) ле Скруп из Месема, прекрасно себя чувствует, ему архиепископ даже письма писал совсем недавно, а казнен был их дальний родственник, троюродный брат Уильям ле Скруп, граф Уилтшир, который при Ричарде Втором занимал должность казначея и старательно переписывал имущество Джона Гонта на королевскую казну вместо того, чтобы честно передать наследство сыну покойного, Генриху Болингброку. Вспомнили? Вот Болингброк его и казнил вместе с двумя фаворитами Ричарда. Об этот камень мы уже спотыкались в пьесе «Генрих Четвертый. Часть первая».

– Вы собрались мстить? Вам это не пристало, – говорит с упреком Уэстморленд.

– А почему это нам не пристало? – вспыхивает Маубрей. – Все еще свежо в памяти, а в настоящее время мы терпим гнет, который душит нашу честь!

В чем гнет-то? Хоть бы объяснил, что ли… Мы ведь с вами уже говорили: Маубрею вернули все титулы, кроме герцогского, и огромные владения. Да, не все, да, обидно и хочется вернуть свое полностью, но гнет-то тут при чем? Он что, бедствует? На паперти стоит?

Архиепископ, Хестингс и посланник.

Художник Henry Courtney Selous, 1860-е.

– Милый граф, поймите, существуют законы развития общества, которые невозможно обойти или отменить, – терпеливо объясняет Уэстморленд. – Это не король вас обидел, это время такое. И все равно мне кажется, что ни время, ни король вас ни на волос не обидели. Или вы продолжаете страдать из-за того, что вам вернули не все владения, которые имел ваш отец герцог Норфолк?

– А разве мой отец утратил права? – парирует Маубрей. – Нет, он был лишен всего этого незаконно. Вспомните, как было дело: король Ричард любил отца и был вынужден изгнать его под давлением обстоятельств, но не хотел лишать его ни титулов, ни земель. Вспомните, что произошло в Ковентри, когда отец должен был биться с Болингброком на поединке, чтобы доказать, чьи обвинения справедливы, а чьи – клевета! Противники уже были готовы вступить в бой, когда