– А вы знаете, что ответили этому сверхбдительному товарищу? – спрашивала, рассказывая дальше, Фаина Раневская. – Так вот, дежурный по горкому ответил ему буквально следующее: «Слава богу, что нашелся хоть один человек в этой стране, который поступил не как приказывают циркуляры, а как велит сердце». Вот! – воскликнула в конце Раневская. – Вот он – настоящий мужчина и гражданин. Он поступает так, как говорит его совесть, а не как велит партия.

Александр Трифонович Твардовский был чем-то сродни Фаине Раневской. Может быть, своей судьбой в юности, которая почти как в зеркале отразила тогдашнюю жизнь Раневской. Дело в том, что и он с юношеским пылом ждал какой-то новой России, принял революцию, не задумываясь о том, что она может с собой принести.

Его родители были из крестьян, но вовсе не бедных. Вся семья Твардовского была раскулачена и сослана. А хутор, тот самый, который дал ему жизнь, был сожжен сельчанами. Но юный Твардовский все это воспринимал через некую сетку своего поэтического дара. В это время он весьма отстраненно относился к настоящим житейским проблемам. В четырнадцать лет Александр записал свои первые стихи и решился отнести их в серьезную газету.

В 1931 году он напишет поэму «Путь к социализму», где изобразит Сталина, скачущего на коне, как вестника новой жизни, всепобеждающего и всевидящего. Поэма будет принята с восторгом в рядах коммунистических критиков и очень высоко отмечена партией – она получит Сталинскую премию.

Но спустя год появится поэма «Страна Муравия», в которой всякий революционный пафос исчезнет, появятся сомнения, вдруг возникнет настоящая боль за утерянную самобытность Руси. Очень скоро поэма «Страна Муравия» перестанет упоминаться в прессе.

Все же Твардовский станет истовым поэтом новой эпохи. Ему будет доверено очень многое. Он возглавит один из важнейших советских толстых литературных журналов «Новый мир», будет награжден несметное количество раз.

Все же, несмотря на свою явную «державность», Твардовский будет понимать всю гибельность культа личности. Тот самый «Новый мир» станет главным журналом хрущевской «оттепели». Именно в нем будет напечатан рассказ Солженицына «Один день Ивана Денисовича».

После смерти Хрущева началась скрытая травля Твардовского и его журнала. В конце концов он вынужден был снять с себя обязанности главного редактора и уйти. Точно так же поступили многие его товарищи по работе. Журнал был захвачен иными людьми, поддерживающими тогдашнюю политику партии.

Одно время семья Твардовских жила в том же самом доме, где и Фаина Раневская. Особых отношений они не поддерживали, в гости друг к другу по праздникам не ходили, но держались всегда очень приветливо. Кроме всего прочего, Фаине Георгиевне нравилось весьма трепетное отношение Твардовского к жене и дочерям.

Это было в один из выходных летних дней, раннее-раннее утро, когда сон особенно глубок. Фаина Раневская проснулась от мягкого, но настойчивого стука в дверь.

Она так и подскочила к этой двери – в одной ночной рубахе. Не удивляйтесь, люди того времени, пережившие сталинские воронки и ночные визиты людей в кожанках, при любом стуке в дверь, особенно среди ночи, думали только об одном…

– Кто там? – спросила Фаина Георгиевна, сердце которой замерло.

За дверью послышался приглушенный голос:

– Это я, Твардовский, Фаина Георгиевна. Уж простите меня бога ради…

– Что случилось, Александр Трифонович?

– Откройте, пожалуйста.

Фаина Раневская тут же распахнула дверь и застыла перед ранним неожиданным гостем в ночной рубашке.

Но ни ее, ни Твардовского это совсем не смутило.

– Проходите, – предложила Раневская, закрыла дверь, потом прошла в комнату и накинула халат. – Ну, рассказывайте, голубчик. Не томите!..

– Понимаете, дорогая моя знаменитая соседка, уважаемая Фаина Георгиевна, я мог обратиться только к вам!.. Вот сейчас вернулся из командировки. Поднимаюсь к себе – закрыто. А у меня нет ключей. Мои домашние, конечно же, уехали на дачу. Как я мог забыть ключи? Куда же мне идти? Думал и вспомнил, что этажом ниже живете вы. И решил: пойду к ней, она женщина интеллигентная, больше просто не к кому обратиться. Во всем доме – только к ней одной в таком вот случае. Понимаете, дорогая соседка, мне срочно нужно в туалет!.. – Александр Твардовский замолчал.

Он смотрел на Раневскую виноватыми глазами, в которых была заметна еще и немалая толика детской беззаботной шалости и веселья.

В туалет, конечно, Раневская его пустила. И тут мне подумалось: какой многозначительный все же этот момент, вся ситуация. Вот прикиньте сами. Вы вдруг оказались на месте Твардовского. У вас же большой дом, много хороших и добрых соседей. К кому из них вы постучитесь в пять часов утра с просьбой попользоваться их туалетом?

Это только на первый взгляд кажется, что все так просто. Подумайте!..

Спустя несколько минут Раневская поставила на стол чайник, достала хлеб и варенье. Она кормила Александра Твардовского. Не выгонять же его из дома прямо сейчас!

Твардовский с удовольствием ел и приговаривал:

– Вот из детства осталось: почему у друзей все то же самое, но вкуснее? И варенье у меня есть похожее, и хлеб!.. У вас даже чай, Фаина Георгиевна, пахнет совсем по-другому. Так вкусно, что аж еще хочется.

– Пейте, ешьте, Александр Трифонович, – отвечала Раневская, тут же доливая чая в его кружку. – Не у всех друзей вкуснее.

– Это правда.

Потом Твардовский рассказывал о своей поездке в Италию. Там он, конечно же, встречался с коммунистами и сейчас не мог не поделиться.

– Вам первой расскажу. Может, так станется, что и последней, если не считать родных. Понимаете, они, итальянские коммунисты, немножко не такие, как мы, русские. Вот умер их Папа Римский. Он для нас кто? Главный поставщик опиума для народа, как сейчас кто-то из щелкоперов написал в «Правде». А вот они, итальянские коммунисты, плакали на его похоронах. Невероятно, да? Коммунисты плачут на похоронах главного священника страны и католического мира!.. У нас бы за одно только выражение сочувствия из партии выгнали бы. Вот меня сегодня начнут расспрашивать: где был, в каких музеях, что видел. Я видел Италию в трауре. Всю, целиком. Наша группа тоже решила проехать к Ватикану. Ну, вроде как на экскурсию. И не смогли – там столько людей, все молчат в своем горе – у них умер Папа.

Твардовский замолчал на минуту, потом сказал уже совсем тихо:

– Меня знаете что потрясло, Фаина Георгиевна? Так изумило, что до сих пор опомниться не могу. Так вот, на самой площади Ватикана, на всех прилегающих улицах люди стояли… на коленях.

Фаина Раневская вздрогнула и сказала:

– Наверное, Александр Трифонович, их не отучили от искреннего выражения своих чувств.

– Да-да, конечно. Но они все равно… другие. Знаете, мне товарищи перевели энциклику Папы, которую он написал незадолго до смерти. Так вот, они ее напечатали во всех газетах. И в коммунистической прессе тоже! А мы не напечатаем. Мы – дураки. Нет, не дураки…