но самому себя лишать жизни, света… зачем? Надобно светить им, но едва ли это возможно делать собственной темнотой. Ах, как правы Вы, обозвав их темными!

Да, «свету, свету, побольше свету» надо и нам. У нас и так везде темно, очень темно…

Прогрессивность – самая драгоценная черта в человеке

(из письма В. В. Стасову)

Дорогой Владимир Васильевич, очень удивили Вы меня Вашим письмом. Что это, даже понять не могу. Как это Вам отрекаться от такой могущественной, колоссальной, полной значения деятельности, какой была Ваша так много лет и с такой неотразимой пользой для нации, для искусства и, конечно, и не для одного только искусства. Вы везде берете так глубоко человеческую натуру; так встряхиваете, подымаете ее напоказ всем и заставляете видеть публично всю дрянь, ничтожество рутины, пошлости, избитости старых понятий… И с такой энергией, с непоколебимой верой в будущее, в настоящее хорошее, и с такой силой гиганта – показываете смело, уверенно на новые пути правды, добра. Никто, мне кажется, никогда еще не был способен так верно видеть новое и так без ошибок ценить его!..

Ах, сколько я думал на эту тему!.. Нет ничего в жизни труднее нового, непробитого пути, поросшего бурьяном, колючками, заваленного камнями невежества, упорства, лени!.. Прогрессивность – это самая драгоценная черта в человеке. Да, она только в человеке, и то в очень, очень немногих людях и в очень малых дозах разбросана крупицами… А Вам господь бог отвалил этой чистой прогрессивности но Вашему росту и дородству столько, что не хватит на 100 человек. Оттого Вы и стоите все еще особняком и все еще Вас не понимают и не ценят… Куда, далеко! Этим тараканам, мелочи нынешнего племени, которое держится, как вошь кожуха, своих ничтожных, буржуазных рутинных щекоточек, – вот их вкусы искусств.

Да-с, Вы не чета Ге и даже Л. Толстому в их проповедях – ведь они рабство проповедуют. Это не сопротивление злу. Да вообще все христианство – это рабство, это смиренное самоубийство всего, что есть лучшего и самого дорогого и самого высокого в человеке, – это кастрация.

И он, Ге, болтает, по старой памяти – шамкает: «Ишкуштво – ошвобождение». А сам проповедует рабство. Его «Христос перед Пилатом» обозленный, ничтожный, униженный пропойца – раб. Его писал презирающий раба барин; да и последняя вещь «Суд Синедриона. Повинен смерти»: с кулаками подступает к морде каторжника какого-то. Где же тут речь о свободе?..

Прощайте. Тороплюсь.

«Палата № 6»

(из письма А. П. Чехову)

Как я Вам благодарен, многоуважаемый Антон Павлович, за вашу «Палата № 6». Какая страшная сила впечатлений поднимается из этой вещи! Даже просто непонятно, как из такого простого, незатейливого, совсем даже бедного по содержанию рассказа вырастает в конце такая неотразимая, глубокая и колоссальная идея человечества!! Да нет, куда мне оценивать эту чудную вещь…

Я поражен, очарован, рад, что я еще не в положении Андрея Ефимовича… Да мимо идет чаша сия!!!

Спасибо, спасибо, спасибо! Какой Вы силач! Дай бог Вам здоровья и еще когда-нибудь порадовать нас чем-нибудь подобным!

Вот это так вещь!

«В тепле, в суше»

(из письма В. Д. Поленову)

Становится тоскливо от безнадежности, беспомощности. Вместо доблестных граждан – сильных, умных, понимающих глубоко дело – выползают какие-то червяки, способные только подтачивать живые силы нации. И это не производит никакого впечатления!!! Ох! начинается вырождение, вырождение в мелочь, неспособную понимать настоящей жизни, способную только к бессмысленной и бесполезной дрессировке.

Грустно, грустно. Жалованьице, окладец, работка, скромное, но обеспеченное существование «в тепле, в суше», безусловное повиновение начальству, – чую дух… Русь, Русь, куда ты с тросточкой «в проходку»?

Высшие проявления души

(из письма В. В. Веревкиной)

Вы меня очень обрадовали Вашим письмом, Вера Васильевна. И не тем, что Вы поступили в головной класс Академии, а тем, что Вы страдали и плакали над портретом Вашей матери… Каков я!? Радуюсь серьезному горю молодой художницы! Да, мне весело думать, что одна молодая сила уже глубоко увлечена искусством, что несомненный и недюжинный талант проникнут действительной страстью к творчеству и, может быть, уже не бросит и не променяет этой божественной профессии на какую-нибудь мишуру пошлых условностей.

Говорят, любят только тех, кто заставляет страдать; чем больше страданий, тем больше привязанности. Искусство самый опасный предмет любви по своей глубине, непостижимости, вечной новизне, вечной таинственности. В нем больше всего отражается божественное начало в человеке.

Творить что бы то ни было – значит фиксировать моменты высших проявлений души.

Ясное дело, что в то время, когда художник запечатлевает на полотне свой экстаз, он так полон своим настроением, что всякий штрих его освящается особым миром воображения и имеет несравненную силу выражения достигаемого (для проникнутого своей идеей)… Пройдет этот подъем духа; человек будничным, ординарным взглядом посмотрит холодно. И… дастся диву: где же все это?! А между тем то было! И всякой душе, способной подниматься до вдохновения, то будет понятно. В счастливый момент духовной жизни зритель испытает то же счастье, какое испытывал автор!.. Ой, как длинно! Ой, как скучно. Правда? И это будет вполне зависеть от Вашего настроения. Или прочтете, зевая, – не дочитаете, или божественный трепет пробежит по Вашим волосам, когда Вы вспомните те лучшие моменты Вашей жизни.

Итак, Вы обречены на страдания и радости творчества. Бросьте искусство, то ли дело свет! жизнь?!.. Нет, теперь ни на какой свет, ни на какую жизнь Вы уже не променяете искусства. Везде Вас будет преследовать тоска по нем, все будет казаться пошлым, скучным, ничтожным. К нему! К нему!.. Только там счастье, – даже в несчастий там есть значение.

Что же тут хорошего? Чему же Вы радуетесь? – скажете Вы. – Ведь это несчастье. Нет, я радуюсь, если мир наполняется существами, отражающими в себе внешние проявления духа.

Кому что дано

(из письма М. В. Веревкиной)

Дорогая Мариамна Владимировна.

Какую чудесную вещь Вы мне преподнесли из Флобера, что и форма родит идеи. Это тем удивительнее, что пишет это литератор! Ведь это чисто пластический принцип какого-нибудь Микель Анжело. Такие смешения областей случаются в моменты увлечения каким-нибудь искусством. Французы давно уже увлечены пластикой и живописью более других искусств. Так, как наше русское общество увлечено моралью более всех проявлений жизни. Идеи признает только моральные. Наступил черед подвинуть вперед нашу разбойничью натуру скифа. Покаяние во грехах, пост и самоистязание – вот что любит уже целое полстолетие русский гражданин. Все сводит на одно и ничего другого слышать не хочет и не понимает – считает пустяками. Уже Пушкина поедом ели за свободу художника, но соловья не заставили куковать жалких слов. Гоголя