Меня он очень хвалил и одобрял. В «Запорожцах» он мне подсказал много хороших и очень пластических деталей первой важности, живых и характерных подробностей. Видно было тут мастера исторических дел. Я готов был расцеловать его за эти намеки, и как это было мило тронуто (то есть сказано) между прочим! Да, это великий мастер! И хотя он ни одного намека не сказал, но я понял, что он представлял себе совершенно иначе «Запорожцев» и, конечно, неизмеримо выше моих каракулей. Эта мысль до того выворачивала меня, что я решился бросить эту сцену – глупой она мне показалась; я буду искать другую у запорожцев; надо взять полнее, шире (пока я отложил ее в сторону и занялся малороссийским казачком «На досвитках»).

«Крестный ход» ему очень понравился как картина, но он сказал, что удивляется, как мог я взять такой избитый, истрепанный сюжет, в котором он не видит ровно ничего; и ведь он прав! конечно, я картину эту окончу после, уж слишком много работаю над ней, много собрано материала, жаль бросать.

Да, много я передумал после него, и мне кажется, что даже кругозор мой несколько расширился и просветлел.

Похороны Достоевского

Павел Михайлович Третьяков рассказывал подробности похорон Ф. М. Достоевского. Да, это событие в русской жизни знаменательное.

Я более всего восхищаюсь тем, что Россия начинает жить жизнью интеллектуальной. Сознательно ценят проявления собственной жизни и горячо, задушевно к ним относятся, уже не как холопы, с вечным раболепием только перед высокопоставленными властями, а как свободные граждане, отдающие дань заслуженному члену, этому великому страстотерпцу Федору…

При том, отдавая полную справедливость его таланту, изобретательности, глубине мысли, я ненавижу его убеждения! Достоевский – надорванный человек, сломанный, убоявшийся смелости жизненных вопросов человеческих и обратившийся вспять. Чему же учиться у такого человека? Тому, что идеал монастыри? «От них бо выдет спасение земли русской». А знания человеческие суть продукт дьявола и порождают скептических Иванов Карамазовых, мерзейших Ракитиных, гомункулообразных Смердяковых. То ли дело люди верящие, например Алеша Карамазов; и даже Дмитрий, несмотря на все свое безобразие, разнузданность, пользуется полною симпатией автора, как Грушенька.

Но как согласить с широкой примиряющей тенденцией христианства эти вечные грубые уколы Достоевского полякам? Эту ненависть к Западу? Глумление над католичеством и прославление православия? Поповское карание атеизма и неразрывной якобы с ним всеобщей деморализации, сухости и пр.?..

Что за архиерейская премудрость! Какое-то застращивание и суживание и без того нашей не широкой и полной предрассудков скучной жизни. Многое в этом роде противно мне.

А как упивается этим Москва! Да и петербуржцы наши сильно поют в этот унисон – авторитет пишет; как сметь другое думать!.. Ах, к моему огорчению, я так разошелся с некоторыми своими друзьями в убеждениях, что почти один остаюсь. И более чем когда-нибудь верю только в интеллигенцию, только в свежие влияния Запада (да не Востока же, в самом деле). В эту жизнь, трепещущую добром, правдой и красотой.

А главное, свободой и борьбой против неправды, насилия, эксплуатации и всех предрассудков.

О портрете Каткова

(письмо П. М. Третьякову)

Многоуважаемый Павел Михайлович!

Ваше намерение заказать портрет Каткова и поставить его в Вашей галерее не дает мне покоя, и я не могу не написать Вам, что этим портретом Вы нанесете неприятную тень на Вашу прекрасную и светлую деятельность собирания столь драгоценного музея. Портреты, находящиеся у Вас теперь, между картинами, имеют характер случайный, они не составляют систематической коллекции русских деятелей; но, за немногими исключениями, представляют лиц, дорогих нации, ее лучших сынов, принесших положительную пользу своей бескорыстной деятельностью, на пользу и процветание родной земли, веривших в ее лучшее будущее и боровшихся за эту идею…

Какой же смысл поместить тут же портрет ретрограда, столь долго и с таким неукоснительным постоянством и наглой откровенностью набрасывавшегося на всякую светлую мысль, клеймившего позором всякое свободное слово.

И. Е. Репин. Крестный ход в Курской губернии. Увидев эту картину, Лев Толстой спросил Репина, как он сам относится к происходящему. «Я изображаю жизнь», – ответил художник. В центре картины самодовольный священник, облаченный в позолоченные одежды, машет кадилом, а заодно поправляет пышную прическу. Чудодейственную икону несут впереди процессии и тщательно охраняют от народа. На заднем плане полицейский на коне замахивается нагайкой на крестьян, пытающихся подойти к иконе, а на переднем плане староста палкой преграждает путь молодому калеке, пришедшему сюда в надежде на исцеление. Лица большинства участников крестного хода печальны и покорны; общее тяжелое впечатление дополняет пейзаж, на котором вместо зеленой рощи изображены пеньки.

Притворяясь верным холопом, он льстил нелепым наклонностям властей к завоеваниям, имея в виду только свою наживу. Он готов задавить и всякое русское выдающееся дарование (составляющее, без сомнения, лучшую драгоценность во всяком образованном обществе), прикидываясь охранителем «государственности».

Со своими турецкими идеалами полнейшего рабства, беспощадных кар и произвола властей эти люди вызывают страшную оппозицию и потрясающие явления, как, например, 1 марта (убийство Александра II народовольцами 1 марта 1881 года – Ред.). Этим торгашам собственной душой все равно, лишь бы набить себе карман… Довольно… Неужели этих людей ставить наряду с Толстым, Некрасовым, Достоевским, Шевченко, Тургеневым и другими?! Нет, удержитесь, ради бога.

У нас недостает общественности…

(из письма В. В. Стасову)

Какая прелесть ваша статья «На выставках в Москве»! Горячо, с душой, проникнутой глубокой идеей любви к народу и свету. Какой живой, блестящий язык, возвышенный одной правдой! Хочется бежать, кричать, говорить, толкать…

Туда бы, на собрание этой многотысячной толпы! Вскочить на стол и сказать громко, откровенно, во всеуслышание: «Долго ли вам еще прозябать в невежестве, рабстве и безысходной бедности!..»

А между тем вместо живого слова им раздают бесплатно нелепейшие брошюры, озаглавленные: «Истинная радость!», «Застигнутые врасплох!» (брошюры в духе религиозно-нравственных поучений, издававшиеся Синодом. – Ред.) и т. п.

Какие эффектные заглавия и какой дребеденью наполнены!! Уши вянут от этой семинарской морали, избитой, опошленной поповской риторики; я уверен, сам автор неистово зевал, нанизывая эти периоды устарелых поучений отцов, нисколько не интересовавшихся своими духовными чадами и думавших только о собственном мамоне. И теперь та же забота. В наше тревожное время потрудиться для пользы Отечества и получить крестик… как и подобает истинно благонамеренным сынам Отечества…

А знаете ли – по секрету между нами – мне не нравится эта ваша мысль: что значительная часть народа нашего все еще слишком нуждается, чтобы взялся один, и приказал и указал, – тогда будет толк… Сильно сомневаюсь я в этом одном. И где вы его добудете? Кому поручить, кому безусловно поверить, что он знает