Активные занятия лечебной физкультурой и ужасный бег за три года помогли мне снова научиться ходить нормально. Последним этапом стала работа с координацией движений: даже спустя три года я не могла спокойно пронести по кухне чашку с кофе и танцевать.

Операция с кофе проще: в конце концов, его могут и принести. Танцы были сложнее: я уже могла правильно двигать конечностями, но не могла попасть в ритм музыки, и движения получалось нелепыми и беспорядочными. Со временем наладилось и это; не знаю, что именно мне помогло – возможно, время.

Так, мучительно и старательно, я научилась ходить снова – у же с учетом всех медицинских рекомендаций по этому вопросу, и теперь даже иногда слышу комплименты в адрес своей походки. Например, недавно я привычно совершала многокилометровую прогулку, и на одном из поворотов меня обогнала проезжавшая на мотоцикле пара. Водитель эмоционально крикнул: «Красиво ходишь!» – о, он даже не представляет, какой это приятный комплимент!

Еще одна глава моей истории – походы к косметологу… Все началось даже забавно: как некоторые в подростковом возрасте, я просто покрылась прыщами – хотя, это было примерно раз в 10 хуже, чем бывает у подростков. Слово «хотюнчики» я узнала уже потом, но не думаю, что это было связано с сексуальными желаниями…

Так я оказалась у косметолога, но это было только начало ее консультаций… Следующим этапом был долгий курс уколов для удаления шрамов. Их было много (шрамов), меня они точно не украшали, но большую их часть я честно каждый день уже в течение года старалась удалить специальной аптечной мазью.

Итак, я была просто ужасна (толстая, хромая, шепелявая, вся в прыщах и шрамах) – это было страшно, и надо было с чего-то начинать… И, конечно, со всего сразу!

Фактически в самом начале я провела в капсуле и с трубками больше месяца. В итоге на моей «гордой шейке» появился необычный, но все равно некрасивый шрам от трубки, через которую я дышала. С тех пор я просто полюбила носить бусы. В зеркало я не смотрела, но шрамов было много не только на руках и ногах, но и на лице, и вот туда-а-а пришлось делать много уколов в течение многих дней (хорошо, хотя бы не ежедневно). Больно, но эффективно.

Эти уколы, как нельзя кстати, растянулись на все долгие месяцы моей депрессии, прекрасно ее усиливая. Наконец, они прекратились – и теперь можно было сосредоточиться на остальных шрамах! М-да… Многочисленные шрамы от ссадин на руках и ногах исчезали медленно, но верно: каждый день, и каждый шрам необходимо было обрабатывать специальным аптечным кремом. Ну, теперь я просто решила делать это чаще – 3–4 раза в день, по две минуты. Каждый шрам…

После аварии я долго не смотрела в зеркало, потом постепенно привыкла к своему не очень жизнерадостному виду – но однажды…

В один из дней я почему-то заметила в своем лице серьезную асимметрию – я ужаснулась, и с этих пор это впечатление только усиливалось! Я видела, какие у меня неровные кости, как скулы находятся на разном уровне, глаза тоже и т. д. Конечно, я поняла, что это от удара во время аварии. У меня хватило ума никого не волновать этими деталями, но сама я ужасалась каждый день все больше и больше…

Через пару недель таких волнений я обратилась к косметологу. Я испуганно все ей рассказала и спросила, «очень ли заметен этот перекос в моем лице?» (представляю свои полные ужаса глаза в тот момент…). Косметолог была вынуждена внимательно меня осмотреть: она тоже все это увидела и деликатно ответила, что «ну, не очень заметно». Но все равно это было ужасно…

Как я все исправила? Ну, сначала я горестно упомянула этот свой дефект на приеме у одного из невропатологов. Врач посмотрела на меня с недоумением: «Да?! Ну, какие кости у тебя смещены?!». Конечно, я очень порадовалась, что некоторые моих дефектов не замечают!

Потом я набралась мужества и все-таки рассказала об этой ужасной проблеме подруге Карине – я уже была готова к любой реакции. Обошлись без медицинского осмотра: Карина просто внимательно на меня посмотрела и сказала: «Не знаю, Ань, я ничего не вижу!».

И все, в скором времени это странную асимметрию перестала видеть и я тоже. Но до сих пор с улыбкой вспоминаю тот прием у косметолога: ну я настолько была убеждена и так четко видела или представляла свое перекошенное лицо, что таким же его увидела и она! Вот так, выходит, любую чушь можно внушать и себе и окружающим.

Голос всегда был предметом моей гордости: перекричать меня было сложно, а потом я стала еще и зарабатывать деньги как «артист разговорного жанра». Да и вообще, вся журналистская профессиональная жизнь строилась на общении.

Еще в детстве я пришла поступать в хор русской народной песни. Прослушав мое выступление, педагоги громко и с грустью обсуждали: «Ну, слух, конечно, не идеальный, но… какой голос!». Ну, мне вполне хватало выступлений в пионерских лагерях – хор и певческая карьера не были необходимы.

С голосом и общением всегда была связана моя работа: я не была певицей, но в моей профессии он тоже был очень важен! Конечно, я не думала об этом раньше и теперь была в полнейшем шоке – голоса просто не было! После аварии и реанимации голос пропал. Он не стал глуше или тише – просто исчез. Первое время и с большим трудом я говорила шепотом, потом громким шепотом – при этом очень медленно, забывая и путая слова. Даже пьяные говорят значительно быстрее и четче, и это было похоже на речь чудовищно пьяного или недоразвитого человека.

Совершенно рассеянный взгляд дополнял новый образ. Я привыкла чувствовать себя звездой, и вдруг все стали относиться ко мне с жалостью и отвращением. Я могла очень быстро и четко думать о неправоте своих собеседников, но медленным шепотом доказывать что-то бесполезно. Я долго работала над тем, что кажется самым простым, утешая себя, что мой случай еще не самый сложный: некоторые после комы изъясняются вообще только матом. У меня было проще: не было голоса, но шептать я могла на пяти языках; впрочем, матерный, действительно, вспоминался в первую очередь.

Вспоминаю, как вскоре после реанимации я рассказывала врачу о подруге, которая в тот момент не работала. При всем желании я не могла вспомнить слово «тунеядствовать», но точно знала, как сказать это матом. Представляю, как это могло звучать моим медленным шепотом, но я хотя бы понимала, что лучше вообще промолчать…

Знаете, чем отличается мат от диамата? Что такое «диамат» никто не знает, но все делают вид, что понимают, а с матом наоборот – все знают, но делают вид, что не понимают. Все-таки русский мат это отдельный и именно очень живой язык. Его нельзя сравнить с иностранной нецензурной лексикой, потому что там «ругательства», а тут именно язык. И в нем столько эмоций, и им можно так много выразить! Возможно, поэтому все остальные и «правильные» слова в критических ситуациях кажутся ненужными…

Мой диагноз «дисфония» мне ни о чем не говорил – я всем сообщала, что у меня просто сел голос, и скоро он уже восстановится. Этот процесс занял три года, подарил большой “логопедический” опыт и заставил уважать всех за умение говорить. Это только кажется простым делом…