Отчаявшись, она бросила дневник в сторону. Он ударился об стену и упал на пол, открывшись на самом начале, на календаре за 2018 и 2019 годы, двадцать четыре месяца в плотной таблице, названия месяцев и дней недели, напечатанные малюсеньким шрифтом, на двух языках, по-польски и по-английски. Некоторые даты были легонько подчеркнуты карандашом: наверное, чьи-то дни рождения, годовщины. Но почему Бучек подчеркнул букву Y в слове styczeń, J в June, Z в niedziela[46].

– О, черт… – прошептала Юлита. – Не верю, просто не верю…

Она подскочила с кровати. Открыла сумку и перерыла ее содержимое в поисках ручки. Ручка куда-то запропастилась. Юлита заглянула в ящик стола: какие-то провода, флешки, запутавшиеся в гордиев узел наушники, но ничего, чем можно писать. Она выругалась себе под нос, схватила ежедневник Бучека и помчалась в гостиную, чуть не упав на повороте.

Раньше Магда хранила ручки в стакане возле домашнего телефона, но год назад она от телефона избавилась, стакана тоже нет… Да и вообще, кто в наши дни пользуется ручками?! Она огляделась по сторонам, и наконец ее взгляд упал на маленький белый столик у стены, творческий уголок Саши и Войтека. Юлита достала из стоявшей рядом корзины листок бумаги, на котором один из детей нарисовал нечто, напоминающее корову на мотоцикле, и фиолетовым восковым мелком выписала подчеркнутые Бучеком буквы и цифры:

l12muifye5m4ldjz

“Абракадабра какая-то, – разочарованно подумала она, сложив бумажку в четыре раза. – Опять мимо”.

Когда на часах высветились цифры 02:45, прозвенел будильник. Прокурор Бобжицкий встал с кровати, осторожно выскользнул из-под одеяла, чтобы не разбудить спящую на нем собаку, набросил на плечи халат и вышел из спальни. Сначала он включил чайник и заварил себе чай: черный с ложечкой меда. Потом пошел в гостиную и тщательно зашторил все окна, а затем включил телевизор на ненастроенный канал. На экране мельтешили снежинки, из динамиков доносился едва различимый статичный треск. Прокурор Бобжицкий включил громкость на максимум. “Так лучше”, – подумал он, после чего открыл стоявший в углу шкафчик и достал из него мобильный телефон: старая неудобная модель. Сим-карта на чужую фамилию. Он включил его, а затем набрал по памяти номер с австралийским кодом, плюс шестьдесят один, и кодом штата Квинсленд, ноль семь.

После пяти сигналов в трубке раздался мужской голос. Майкл Шабала, прокурор, с которым они познакомились на конференции Международной ассоциации прокуроров в Дубае несколько лет назад.

– Алло?

– Привет, Майкл. Это Цезарий. Меня слышно?

– Немного трещит, но слышно, да.

– Как дети?

– Хорошо, спасибо.

– А Саманта?

– Еще лучше. Передает тебе привет. – Бобжицкий услышал на заднем плане крик попугаев: должно быть, Майкл вышел из офиса пообедать. – А теперь давай ближе к делу, потому что я не верю, что ты звонишь с другого конца света, чтобы узнать, как дела у моей семьи.

– От тебя ничего не скроешь, – согласился Бобжицкий. – Хотел попросить тебя об услуге.

– Понятно. В чем дело?

– Ты можешь связать меня с кем-нибудь из группы “Апория”?

Стало тихо. Если бы не крик попугаев, Бобжицкий бы решил, что связь прервалась.

– Они временно приостановили свою деятельность, – ответил наконец Майкл. – Временно, пока комиссия не завершит расследование. Знаешь, их последняя операция… Было много споров, сомнений, СМИ раздули скандал…

– Я слышал.

– И поэтому они теперь не могут участвовать в международном сотрудничестве. Понимаешь?

– Понимаю. И именно поэтому звоню тебе.

Тишина. Вздох.

– Ладно. Давай сделаем так. Пусти это по официальным каналам, а я посмотрю, что можно сделать.

– Дело как раз в том, что я не могу.

– Что, прости? Что-что?

– Я не могу действовать по официальным каналам.

– Серьезно?

– Серьезно. Если я подниму шум, меня сразу уволят.

– Как это уволят? Прокурора нельзя просто взять и уволить.

– В Австралии, может, и нельзя. – Бобжицкий переложил телефон в другую руку. – Ну так как? Поможешь мне?

– Эх… Твое дело… Это что-то, чем занимается “Апория”?

– Не знаю. – Прокурор уставился в мерцающий телевизор. – Возможно. Скорее всего.

Пауза, треск, крик попугаев.

– В таком случае я сделаю все, что в моих силах.

7

Юлита рылась в корзине, обклеенной листочками с огромными буквами “СКИДКА! 50 %”. Вздохнула. Больше подошла бы этикетка “ОСТАТКИ” или “ОБЪЕДКИ”: пачка сосисок, срок годности которых истекал завтра, помятая бутылка с йогуртом, рваная коробка с плавлеными сырками.

Она стеснялась того, что роется в этой корзине. У нее было чувство, будто она выуживает еду из мусорного бака. Раньше Юлита обходила корзину стороной, с жалостью поглядывая на копошащихся в ней людей: пенсионеров, небритых рабочих в заляпанных краской комбинезонах, увешанных пакетами матерей-одиночек. Она заходила в местный магазин только за сигаретами и алкоголем, ну, иногда еще за печеньем, ведь дома она не готовила, всегда ела в офисе или в городе. Но это было раньше. Когда у нее была работа.

Юлита огляделась по сторонам, убедилась, что на нее никто не смотрит, и только тогда достала из корзины пачку сосисок, мокрую и скользкую, после чего быстрым шагом направилась к кассе. Конечно, ей не нужно было этого делать, ей не нужно было шарить по карманам курток в поисках завалявшейся мелочи, чтобы купить товары второй свежести. Домашний холодильник был забит до отказа: стоило его открыть, как оттуда, словно из рога изобилия, сыпались куски пармезана и ломтики хамона, баночки с фуа-гра и икрой, а на дверце звенели бутылки рисового, миндального, овсяного и бог знает какого еще молока, может, из кольраби. Ей разрешалось брать все, Магда никогда и ничего для нее не жалела, не жадничала. Но для нее самой это означало бы поражение, окончательное доказательство того, что Юлита Вуйчицкая, двадцати семи лет от роду, сидит на шее у богатой сестры.

Она встала в очередь в кассу и выложила продукты на ленту; размеренное бип-бип сканера штрихкодов смешивалось с шуршанием пластиковых пакетов. Рядом, при входе, стоял прилавок с овощами и стойка для газет. Слева свисали увядшие салаты и луки-пореи, а справа – помятая пресса: серьезные издания бок о бок с желтыми газетенками. Выпуски с CD-дисками в комплекте уже раскупили, остальным предстояло вскоре отправиться на переработку, превратиться в цветное конфетти, из которого потом можно будет сделать картонную коробку или розжиг для мангала. Юлите вспомнился стишок Бжехвы, который она девочкой читала на школьном конкурсе, а точнее, его концовка: “Как ужасно, что вы ссоритесь напрасно! Ссориться нам, право, глупо, все мы станем частью супа!”[47] Она заплатила за продукты: вышло двадцать злотых и тридцать два гроша. Внимательно изучила чек, с изумлением глядя, как маленькие суммы