– Скоро полночь, – сообщила Офелия, нацепив на нос очки.

– Ох уж эти поезда! – сердито откликнулась тетушка Розелина. – В них от скуки рехнуться можно. Подай мне еще один журнал, да выбери самый затрепанный, – по крайней мере, я хоть не засну.

Офелия разыскала в кипе старых номеров «Модного журнала для дам» наиболее мятый и рваный из всех. Некоторые путешествуют, листая журналы; тетушка Розелина, большая мастерица по реставрации бумаги, развлекалась тем, что возвращала им свежий первозданный вид.

«Септентрион-Экспресс»[10] нырял из туннеля в туннель; в перерывах между ними, по обе стороны путей, высились глухие неприступные стены. С момента спешного отъезда из Небограда на прошлой неделе Офелия только и видела, что эти стены. Сперва дирижабль доставил путешественников в маленький шахтерский городок, окруженный заводами, а на следующее утро, едва рассвело, они сели в поезд, идущий к Опаловому побережью – курорту, расположенному на юге ковчега. И за все это время Офелии ни разу не встретился природный пейзаж. Железнодорожные пути Полюса были настоящими крепостями, защищавшими пассажиров от диких зверей.

Офелия перевела взгляд на часы, и ее сердце заколотилось быстрее секундной стрелки. Согласно телеграмме, присланной Торном в их последний отель, все ее родные – двадцать один человек – прибыли сегодня дирижаблем на Полюс, после чего должны были сесть в поезд, также идущий к Опаловому побережью. Если этот поезд прибыл вовремя, значит, они уже там, на месте.

– Ты все-таки решила ничего не говорить матери? – поинтересовалась тетушка Розелина, словно прочитала мысли племянницы.

– Я не собираюсь лгать, но и не считаю нужным посвящать ее в подробности.

Старушка провела длинными тонкими пальцами по смятой странице. Даже утюг не смог бы разгладить ее так идеально, как эти волшебные руки.

– Мы им ничего не писали о подробностях, поскольку здешняя почта ненадежна, – напомнила она. – Я, конечно, буду молчать, как колокол без языка, раз уж тебе так угодно. И все-таки ты, моя дорогая, должна при первом же удобном случае откровенно поговорить с матерью. Конечно, очень похвально, что Торн удалил тебя от Двора до самого дня свадьбы, но это не решает главной проблемы. – (И тетушка Розелина покосилась на Офелию, которая нервно покусывала швы своей перчатки.) – А она заключается в том, что ты приглянулась Фаруку.

Офелия вздрогнула всем телом.

– Нет, это не так, я просто напоминаю ему кого-то другого. Как будто он ищет его, глядя на меня или на Книгу.

Каждый раз, когда девушка думала о своей стычке с Фаруком, ее одолевали самые противоречивые чувства. Какой-то внутренний голос – скорее всего, инстинкт самосохранения – остерегал ее: держись как можно дальше от Книги! Какова бы ни была истина, которую Фарук надеялся отыскать на ее страницах, Офелия чувствовала, что прикосновение к этой истине может стать смертельно опасным. Но другой ее голос – голос профессионала, фанатично преданного своему делу, – нашептывал: ты никогда себе не простишь, если упустишь такое чтение, самое захватывающее в твоей карьере!

– И добро бы только история с Книгой, – ворчала тетушка Розелина. – Так нет же, теперь вдобавок похищения придворных под носом у жандармов! Я тебе прямо скажу: то, что творится на этом ковчеге, мне очень и очень не нравится!

Офелия внезапно прониклась интересом к искрам из паровозной трубы, пролетавшим мимо окна. Ей нужно было собраться с мыслями. Вполне вероятно, что между исчезновением шеф-редактора «Nibelungen» и загадочными письмами, обнаруженными в его вещах, не существовало никакой связи… Девушка так и не осмелилась рассказать кому-нибудь о том, что и она получала похожие письма. И хотя до сих пор с ней ничего не случилось, угрозы не давали ей покоя.

– Мама с папой и все остальные уедут через месяц, – подумав, сказала она. – И я не намерена портить им поездку, пугая всякими ужасами. Если все пройдет благополучно, они не увидят ни Двор, ни монсеньора Фарука. Чем меньше народу будет замешано во все эти истории, тем лучше.

– Ну а я? Ты и со мной будешь играть в прятки, когда я перестану быть частью твоей жизни?

Офелия изумленно взглянула на желтый сухой профиль, склоненный над рваной страницей модного журнала.

– Тетя… я не хотела…

– Ладно, ладно, это я виновата, извини, – прошептала тетушка Розелина. – Через месяц ты станешь замужней женщиной, и моя миссия дуэньи закончится. После всего, что я пережила здесь, вместе с тобой, моя реставрационная мастерская… гм… покажется мне скучноватой.

В глазах Офелии тетушка Розелина всегда была надежной и несгибаемой, как несущая балка дома. И у нее сжалось сердце, когда она поняла, что старушка, сидящая напротив, тоже может быть слабой и уязвимой.

Девушке очень хотелось найти добрые слова, чтобы утешить тетушку Розелину и вернуть всегдашнюю ее уверенность, но она ничего не могла придумать. Вот так всегда: чем тяжелее у нее на сердце, тем безнадежней пустота в голове.

Тетушка Розелина оторвалась наконец от журнала, и ее взгляд обратился в глубь вагона-будуара:

– А кто позаботится о ней?

Офелия в свою очередь посмотрела на Беренильду, томно раскинувшуюся на подушках; рядом, как мрачная надзирательница, сидела Валькирия. Когда Торн решил отослать невесту на другой конец Полюса, его тетка тотчас взяла дело в свои руки. Она сама выбрала место пребывания, организовала сборы и на месяц забронировала целый отель для родных Офелии. Однако со дня отъезда из Небограда Беренильда пребывала в странной тоске, и чем дальше они ехали, тем больше она грустила. Уж не разлука ли с монсеньором Фаруком делала ее такой несчастной?

– Ненормальный племянник, погибший муж и весьма своеобразный возлюбленный, – вздохнула тетушка Розелина. – Обещай мне, что заберешь у нее сигареты и вино, когда меня здесь не будет.

Офелия кивнула. Она уже давно отметила, что тетушка Розелина и Беренильда сблизились, но за последнее время полностью убедилась, что этих двух вдов, вопреки всем их разногласиям, связывает искренняя дружба.

– Пойду прогуляюсь, разомну ноги, – сказала Офелия, встав с места.

– Только не уходи далеко, мы скоро прибываем.

Вип-вагоны тщательно охранялись: Офелии пришлось четырежды предъявлять билет бдительным контролерам, прежде чем она прошла в конец поезда. В отличие от вагонов первого класса, где каждая мигавшая лампочка тут же заменялась новой, здесь не было никакого освещения. Зато в вагонах второго и третьего класса, пропитанных запахами пота и табачного дыма, стоял веселый гомон. Мастеровые и сборщицы урожая, возвращавшиеся с работы, оживленно болтали.

Эти бесправные простолюдины не были связаны кровными узами с Духом Семьи и, следовательно, не обладали никакими волшебными свойствами высших кланов. Они разительно отличались от придворных, и Офелии даже не верилось, что они обитают на том же ковчеге. В Небограде, где все состояли в близком или дальнем родстве, аристократы – бледные и светловолосые – походили друг на друга как две капли воды. А здесь была представлена вся гамма красок, от светлых платиновых волос до темно-каштановых, от розовой кожи до медно-красной, от больших голубых глаз до узких черных… Лица, измазанные угольной пылью, цементной крошкой или машинным маслом, указывали на ремесло шахтера, строителя или заводского механика. И все эти разноликие люди разговаривали, спорили, пели. Но Офелия плохо понимала их простонародный говор с резким акцентом.