В то же время в литературе появился характерный термин для обозначения этих глав общества, principes. Всматриваясь в изображение старинной республики у Ливия, мы видим, как наблюдателю I в. до Р.Х. представлялся сенат и вообще нобилитет: масса рядовых сенаторов стоит в тени, образует группу политических статистов, настоящий авторитет принадлежит principes. Они образуют фактически высший совет, господствующий внутри сената, они нередко выделяются даже в особые совещания с консулами. Когда историк хочет сказать, что известное лицо приобрело крупную силу и влияние, он выражается так: «Аппий Клавдий (перебравшись в Рим из чужой общины) был записан в число сенаторов и скоро достиг высокого положения принцепса»[31]. Ясно, что principes образуют особый разряд, в сенате существует как нельзя более отчетливая иерархия.

Выделяясь в сенате, principes еще более поднимаются среди остального общества. Все более и более виден определенный социальный поворот. Обширные круги населения становятся в зависимые, своего рода вассальные отношения к крупным домам, к сеньорам общества. На одной стороне, опека, патронат, на другой – клиентство, в которое втягиваются прежние самостоятельные, средние и мелкие элементы римского и италийского общества. Политическому падению демократии, так резко сказавшемуся на поверхности жизни, отвечает менее заметный, но глубже лежащий социальный процесс. Необходимо отметить его реальные черты.

Магнаты выделяются своими земельными владениями. По сведениям Плиния, у Красса в землях положено было около 200 миллионов сестерциев. Тот же Плиний в знаменитом, столько раз цитированном месте о «латифундиях, погубивших Рим, а затем и провинции», ссылается на земельное богатство Помпея, которого не превзошли и позднейшие императоры: Помпей будто бы никогда не торговался из-за участков, смежных с его владением, и скупал их без конца. Само выражение здесь похоже на картину, изображенную Цицероном в речи de lege agraria (63 г.); оратор упоминает о весьма распространенном обычае скупать смежные участки, причем владелец до тех пор выселяет всяких соседей, пока у него для утехи глаза не образуется из множества имений целый сплоченный округ. Любопытно еще такое сведение из эпохи начала борьбы между Помпеем и Цезарем. Помпеянец Домиций, видный аристократ, собирает 33 когорты, находящиеся под его начальством (т. е. 15 000 человек) и, стараясь возбудить их к энергическому сопротивлению надвигающемуся Цезарю, дает им обещание выдать каждому из собственных владений по 4 югера (=1 гектару), с соответствующими прибавками центурионам и офицерам. Если брать слова Домиция буквально, он располагал, по крайней мере, 15 000 гектаров. Пусть это даже значительное преувеличение, все-таки земельные владения Домиция были очень велики, а помимо того интересно отметить самую мысль о наделении массы солдат ленами, уже не от государства, а из частного владения сеньора.

Теперь впервые появляется термин «латифундия» и подобные ему. Цицерон в речи de lege agraria говорит о широком просторе посессий. Варрон в сельскохозяйственном трактате своем, отражающем распространенные представления той же эпохи (сочинение, может быть, вышло позднее, в начале 30-х гг. I в.), ссылается на крупные парки для охоты, находившиеся во владении магнатов в разных частях Италии. В отличие от Катона, который имел в виду в своих агрономических советах землевладельцев среднего типа, Варрон занимается главным образом вопросом о наилучшем устройстве крупной виллы; в сельскохозяйственной перспективе появляются latifundi divites. Конфискации и опалы Суллы сыграли не малую роль в этом образовании латифундий: Цицерон, упоминая широко раскинутые посессии, преимущественно разумеет владения преуспевших сулланцев.

Образование латифундий происходило до известной степени в бурных, резких формах. Грандиозные экспроприации гражданских войн оставляли свой след во множестве раздробленных местных актов; они продолжались в виде отдельных захватов со стороны сильных. Перебирая те средства, которыми в Риме разбогатели очень видные люди, Цицерон, между прочим, упоминает об «изгнаниях соседей» и «захвате полей»; эти слова он употребляет почти как технические выражения. В другом месте Цицерон рассказывает наглядно о таком захвате. Однофамилец и клиент Цицерона Туллий, пострадал от нападения своего соседа Фабия, который вздумал отнять у него участок совершенно несомненного наследственного владения; грабитель воспользовался отсутствием собственника, набрал банду из самых смелых и сильных своих рабов, вооружил их и повел в имение Туллия, где они убили трех или четырех сторожей. Туллию потом осталось только жаловаться в суд. Суды так много занимались делами о захватах подобного рода, что речи на тему о насилиях крупных владельцев сделались предметом школьных упражнений. Длинная речь такого содержания помещена Квинтилианом в его Declamationes, образцах художественного красноречия.

Определить точнее, как далеко зашло магнатское землевладение в Италии, конечно, нельзя. Но оно не ограничивалось Италией, и даже в провинциях, может быть, в этом смысле открывалось еще больше простора; здесь сами наместники при своем бесконтрольном положении или близкие им люди могли воспользоваться обширными конфискациями при завоеваниях. Первое место в этом отношении занимала, вероятно, Африка, которая в позднейшую, императорскую эпоху служит классической страной крупного землевладения. Здесь лежали во II в. огромные коронные и лично императорские вотчины, целые территориальные единицы. По всей вероятности, император был в Африке преемником аристократических владельцев республиканской эпохи. Так, по крайней мере, изображает дело Плиний Старший. Для иллюстрации своего известного положения о вреде латифундии для Италии и провинций он приводит пример: «Шесть крупных господ владели половиной Африки, когда их казнил принцепс Нерон». Конечно, это сильное преувеличение. Еще в императорскую эпоху в Африке были большие имения, принадлежавшие людям сенаторского звания, и далеко не всех магнатов вытеснил принцепс. В свою очередь представители римской аристократии, вероятно, были в Африке преемниками карфагенских сеньоров; они нашли здесь уже готовые формы крупноземельного хозяйства и владения и вступили в обладание сложившейся администрацией, инвентарем и зависимыми людьми.

Императорские saltus впоследствии были изъяты из нормальной организации управления, связанной с городскими округами, на которые распадалась провинция: большие вотчины были выделены от городского обложения и от подчинения городским органам, и сами были поставлены на положение особых округов, равных городским, причем вотчинный устав и вотчинная администрация заступали место муниципального строя. Можно предполагать, что и в этом отношении императоры были преемниками магнатов республиканской эпохи и что владения последних были точно так же изъяты из подчинения нормальной администрации провинциальных городских округов.

Каково было экономическое значение больших хозяйств? Можно встретить еще и в новой исторической литературе тот взгляд, что существенным мотивом земельных приобретений и округлений была известного рода аристократическая спесь.

Но ведь владения аристократии далеко не ограничивались одними увеселительными виллами и парками для охоты. Среди них было множество имений с обширным, правильным, часто весьма интенсивным хозяйством.