Сдвинутые в общую тюремную казарму, которая служила спальней, мастерской и лазаретом, скованные невольники жили в своего рода военно-коммунистическом быту. О семье у них не могло быть и речи. Порядки эргастула освещают, конечно, быт и остальных невольников. Выше было сказано о разделении многочисленной сельской фамилии на специальности. Колумелла видит не только техническую пользу в разъединении разрядов, но и дисциплинарную. Что касается последней, он замечает: если случится какой-нибудь недосмотр в работе, то при смешении множества рабочих разных категорий трудно добраться до виновника. Очень подробно ученый хозяин описывает внешние статьи, по которым надо различать и подбирать рабочих для разных отраслей производства, куда брать «длинных» и куда «широкоплечих» и т. п. с реалистической откровенностью какого-нибудь учебника по животноводству.

Для поддержания дисциплины разряды были поделены на правильные группы, десятки (декурии). Колумелла советует не рассеивать их по два, три человека; иначе за ними невозможен строгий глаз. Утром под предводительством сторожей, вооруженных бичами и остроконечными палками, рабы выходят на работу; верхняя одежда складывается вместе и бережется особым надсмотрщиком. Жена вилика заведует общей кухней и больницей.

Эти разбросанные черты быта несвободных рабочих в целом рисуют обстановку больших плантаций и положение посессоров и их администрации. Рабы управляются своего рода военным регламентом, да и все право в посессиях можно назвать военным. У Тацита рабовладелец, требуя террористических мер для сдержки рабов в подчинении, приравнивает отношения между господином и рабами прямо к войне. Пропасть увеличивалась еще тем, что рабочие на плантациях и челядь в доме были nationes, т. е. разноязычные, иноплеменные, иноверные люди, на что также ссылался тацитовский рабовладелец: с ними нельзя иметь ничего общего, нельзя столковаться, это – совершенно чужая порода. Само выражение nationes близко напоминает «цветных невольников» американских плантаций. Резкой иллюстрацией военно-каторжного права рабовладельческих посессий может служить случайно дошедший до нас репрессивный закон. Это – постановление сената, которое относится к концу правления Августа (10 г. по Р.Х.); его возобновляют потом и пытаются усилить при Нероне. Закон, как можно предполагать, далеко не единственный и не первый в своем роде, грозил, в случае убийства господина кем-либо из рабов, подвергать пытке и казни всех тех рабов, которые в момент преступления были в доме хозяина или в пути вместе с ним. Эта угроза террористической репрессии против больших невольничьих «фамилий» одна, сама по себе, указывает на обширные размеры и беспокойный характер пестрого рабского состава в крупных хозяйствах.

Ученые-агрономы и хозяева эпохи рабовладения все время рядом с большими «фамилиями» рабов представляют себе также большие массы свободных рабочих. Но их положение очень характерно, на нем в значительной мере отражаются условия труда невольников: мы уже видели, что их ставят на самые тяжелые и гибельные для здоровья работы. Любопытно отметить их социальный облик; это довольно жалкие, разбитые общественные элементы. Варрон различает три разряда их.

Во-первых, очень бедных крестьян, имеющихся во множестве, которые приходят работать со своими семьями; во-вторых, наемных рабочих, которых берут на крупные спешные работы, каковы уборка винограда или сенокос. Отличая от наемников, приглашаемых в горячее время, на короткий сезон, работников постоянных, являющихся без посредников-нанимателей, Варрон, очевидно, разумеет в последней категории местных жителей; по-видимому, это – крестьяне, но с таким малым наделом, что кормиться с него одного нельзя, и приходится дополнять свой доход заработком на господской земле, может быть, испольной арендой. Не так давно еще они могли быть в лучшем положении. Мы вспоминаем тех vicini, на которых Катон обращал внимание начинающего помещика, советуя поддерживать с ними хорошие отношения. Теперь нечего хлопотать об этом; vicini только и могут существовать близостью, зависимостью от большой экономии.

В исторических изображениях римской старины мы встречаемся с курьезной нормой надела в 2 югера (1/2 десятины), которая будто бы была достаточна для прокормления суровых и умеренных плебеев ранних времен. Эти знаменитые bina jugera вошли и в наши руководства по римской истории, но все же исследователи ломали голову над истолкованием известия античных писателей: не разумели ли они под 2 югерами наследственного надела только усадебную и огородную землю, не считая полевых участков, которые входили в состав общинной земли? Мы решаемся высказать догадку, что упрямо повторяемая писателями норма не имеет ничего общего со стариной и заимствована из практики эпохи образования латифундий. Около больших экономии могли действительно сидеть малоземельные, опустившиеся владельцы двух югеров или чего-нибудь подобного в этом роде; их единственное спасение было в мелкой аренде на городской земле. Или, может быть, крупные землевладельцы устраивали на отрезках, на окраинах своих владений небольшие дворы для безземельных с наделением огородной землей наподобие коттеров английского хозяйства до аграрного переворота. Маленький наделец служил, конечно, только подспорьем, но в то же время задерживал семью; при большой экономии обеспечивал имению постоянных местных работников.

Третий разряд свободных рабочих на латифундии составляют, по Варрону, «люди, которых у нас зовут безнадежными должниками». Это, по-видимому, отбывающие штрафные работы, закабаленные за долги. Варрон прибавляет, что их теперь много стало по провинциям, в Азии, Египте и Иллирике. Этот разряд стоит совсем близко к рабам. Не трудно узнать в нем продукт римской финансовой эксплуатации завоеванных областей. Когда Лукулл в 70-х гг. I в. принялся за облегчение участи жителей Азии, он застал провинции в самом тяжелом положении. Откупщики и ссудчики превратили ее в рабский рынок: чтобы расплатиться по наросшему долгу контрибуции, жители распродавали всю домашнюю обстановку, мебель, утварь и иконы, продавали детей своих и, наконец, пройдя сквозь суд и пытки, сами попадали в рабство.

Необходимо иметь в виду этот темный фон, на котором выступает сила и влияние богатой служебной аристократии конца республики. Для магнатов главным помещением капитала в метрополии и в провинциях было плантационное хозяйство. Его крупные размеры и характер определялись огромной единственной в своем роде поставкой дешевых невольничьих и полусвободных рабочих рук, а это явление, в свою очередь, было и прямым результатом и характерным признаком образования Римской империи.

Сосредоточение имперских богатств в руках немногих домов еще более оттеняется условиями, в которых жила масса римского населения, составлявшая также продукт империализма.

Население Рима продолжало расти; иммиграция из провинции, с окраин давала себя чувствовать все более и более. В результате этого наплыва получилась необыкновенная скученность народа и чрезвычайно тесная застройка города, которая, по-видимому, превосходила все, что можно встретить в современных крупнейших центрах. О тесноте можно судить по тем высоким ценам, которые платились за городские участки земли. Когда Цезарь задумал застроить форум одними только публичными зданиями, за выкуп его территории у частных владельцев пришлось заплатить 100 миллионов сестерциев.