Но чтобы простая нянька-ведима…

Что я знаю про Еванфию? Ведь ничего. Может быть, не так уж и проста она была.

Никогда и ни в чём нельзя быть уверенным, имея дело с чародеями. Ни в чём и никогда. Взять того же Филадельфа…

Кланяясь и приседая, вошла служанка Аврелия и доложила, что староста Кириак просит принять его для разговора. Алексей покосился на Саню. Саня спала, подложив ладони под щёку.

– Для разговора только со мной, – сказал Алексей. – Люциферида отдыхает.

Служанка поклонилась и попятилась, приглашая Алексея следовать за нею. Староста ждал под лестницей: крепкий лысый мужчина с хорошими умными глазами и будто бы надрезанным ртом.

– Да пребудет вечная благодать на этом доме, – прижал руку к сердцу староста. – Не оскудеют сусеки его и не преломятся столпы, и будет прочной крыша и неколебимым основание. О спутник Светлоликой! Благодарю тебя за согласие побеседовать с грязным землепашцем…

– Не нужно так говорить, уважаемый Кириак, – Алексей попытался улыбнуться и вдруг понял, что ему трудно улыбаться. – Труд ваш любезен тому, Кто Видит Всё. А я понимаю, что у тебя есть веская причина торопиться с разговором.

– Да, о спутник, – и староста наклонил голову. – И причина эта страшна. Ты знаешь, о чём я говорю.

– Знаю, – сказал Алексей. – Дети.

– Да. Их уже понесли наверх. Они уже не здесь – и никогда здесь не будут. Тем более что они не настоящие люди, а ублюдки, ещё до зачатия предназначенные Ему. Им не станет здесь жизни, даже если мы их и примем.

– Понятно, – сказал Алексей. – А мать их… Милена?.. что она делает?

– Она… кормит их, о спутник. Она их кормит. Она же мать…

– Я хочу её видеть. Потом, потом… – он жестом остановил старосту. – Я полагаю, мы справимся с этой трудностью, уважаемый Кириак. Теперь скажи мне вот что: те, кто встретился нам на тропе, откуда они приходят? Ведь среди них деревенских не было?

– Да, о спутник Светлоликой. Деревенских среди них нет. Нас они называют рабами и относятся как к бессловесным рабам. Хотя… – он понизил голос, – мне кажется, что они сами-то и есть настоящие рабы…

– Мне тоже так показалось, – согласился Алексей. – Во всяком случае, старуха с такой готовностью отреклась от своего ложного божества, что мне даже стало неловко. Будто она всю жизнь только об этом и мечтала.

– Анимаида? Может быть, это и так, о спутник, может быть, и так… Живут они в обители, стоящей слишком близко от нас, и нет нам от них покоя. А стоит она аккурат под Преддверием, под отвесной скалой. Говорят, что Он мочится и испражняется прямо в их двор… и что они пьют ту мочу и лижут те испражнения…

– Так стало не слишком давно, верно? – спросил Алексей.

– Да… уже на моей памяти. Мне было лет восемь, когда пришли люди с мечами, убили нашего колдуна и велели поклоняться Ему. Сначала они забирали только овёс и свёклу…

– А куда же тогда делись старые Боги? Неужели они уступили так легко каким-то самозванцам?

– Я не знаю, уступили они или нет… Старик Самон – он умер прошлым летом, года не дожив до своей девятой девятины, – так он говорил, что по крайней мере трое бывших Богов ушли по дороге на Голубой Свет. Они… обиделись на людей. Потому что люди их предали. Они сделали людям так много хорошего…

– А люди стали поклоняться тому, кто может сделать много плохого – и не делает лишь только из милости, – подхватил Алексей. – Ах, какая обычная история!

– Что? Неужели… Люциферида?..

Алексей чуть развёл руками – и промолчал.

– Не смею больше докучать тебе, о спутник, – староста приподнялся, чтобы уйти, но Алексей жестом попросил его задержаться. Однако перед тем как начать свой разговор, он выдержал хорошую паузу.

– Уважаемый Кириак, ты знаешь, наверное, что колдуны владели умением узнавать о мире и о человеке всё, не прибегая к прямым расспросам. И человек рассказывал им всё, сам того не замечая – и о себе, и о том, что знает, и даже о том, чего не знает и о чём не догадывается. Я считаю это достаточно бесчестным делом и стараюсь к этому умению не прибегать – по крайней мере, без ведома того, с кем я беседую. Не позволишь ли ты мне порасспросить себя? Я даю слово, что не буду пытаться узнать о тебе и твоей деревне ничего, что ты сам бы не хотел сказать. Меня беспокоят люди, живущие в обители под скалой.

– Но я ничего не знаю о них… почти ничего. И всё, что я знал, я сказал тебе.

– Тебе это кажется – что ты не знаешь. А на самом деле ты всего лишь не отдаёшь себе отчета в своих познаниях. И я вижу, что ты по-настоящему боишься узнать что-то ещё… Если хочешь, я сделаю так, что ты даже и не поймёшь, узнал я что-либо из нашей беседы или нет.

Староста задумался, однако ненадолго.

– Хорошо, о спутник, – вздох его был еле слышен. – Но я действительно хотел бы остаться в неведении…

За полтора часа беседы знания Алексей об этом замкнутом мирке существенно пополнились. Велика была странность его, именуемого Дворок. По преданию, каменный свод воздвигся сам собой над головами людей девять поколений назад, и нынешнее новорождённое должно оказаться последним, кто этот свод видит, – но как именно состоится конец мира, предание умалчивало. Интересно, что и после воздвижения свода продолжалась смена времен года, росли деревья и злаки, шли дожди и прилетали ветра и птицы, но многие, отправлявшиеся искать выходы, возвращались ни с чем – если, конечно, возвращались. Дважды разражались религиозные войны, в первой из которых победили колдуны (победили так, что от их противников не осталось даже воспоминаний, и никто не может сказать, с кем они тогда сражались), а во второй колдуны затеяли драку между собой и, очевидно, перестарались. Потому что в мире вдруг завелась нечисть, которой тут не было сроду и о которой никто и не слыхал прежде…

Голубой же свет, рассеивающийся по своду и создающий сумерки днём, вытекает из-за высоких скал на юге; туда ведёт мощёная дорога, по которой никто не ходит, потому что ушедшие не возвращаются. Говорят, что этой же дорогой отбывают души умерших.

По дороге этой ходу вёрст семьдесят известных – и никто не знает, сколько дальше, за скалами.

Всего Дворок имеет вёрст сто поперёк – в самом широком месте, – и вёрст триста вдоль. Говорят, в дальнем конце его есть две дыры, из одной вытекает чёрная река, в другую она проваливается. Людей, по разному счёту, то ли девятерная девятина девятерных девятин, то ли чуток побольше… А ещё там, где кончается известная часть мощёной дороги, живёт Мантик, который знает будто бы всё – но который требует от людей невозможного за свои ответы…

Староста наконец откланялся и ушёл, вымотанный напряжённой беседой, а Алексей как сидел, так и продолжал сидеть на низкой резной скамеечке, привалясь к стенной циновке. На ней плетельщик то ли намеренно, то ли случайно сплёл узор из длинного ряда рун "отилия", "йера" и "ингус". Что ж, устало подумал Алексей, возможно, именно эта циновка принесла в дом достаток… Сам он в силу рун не верил – Аникит одинаково легко перерубал клинки и рунические, и простые, – но знал при этом, что всяческие знаки и амулеты сильны не столько сами по себе, сколько устроением и гармонизацией сил своего обладателя.