– Так не бывает. Ну, например… Твои родители живы?

– Мать жива. Я вижу её изредка.

– Ты её любишь?

– Это вопрос… – и Алексей надолго задумался. – Наверное, не люблю. Ужасно звучит, да? Ничего не попишешь. Она приложила немало усилий, чтобы я мог так сказать.

– Вот видишь? А ты говоришь – ничего такого.

– Но это правда неинтересно и… достаточно неприятно.

– А девушка у тебя есть? Невеста…

– Нет. Была, но… Всё. Теперь нет. Ничего нет. Ни родителей, ни жены, ни дома. Так вот сложилось. Есть служба.

– Она вышла замуж?

– Её убили. Случайно. Походя. Я отлучился буквально на три часа…

– Это тебя мучает?

Алексей помолчал.

– Нет. Опять, наверное, ужасно звучит? Но я… Говорили, что я туповат. Наверное, это так. У нас такая жизнь, что утонченные натуры не живут долго. А я вот живу.

Далеко за границами светового круга наметилось какое-то движение, смутное и медленное: будто по кругу, не приближаясь и не удаляясь, скользят бесформенные тени.

– Как ты думаешь, мы выберемся отсюда? – тихо спросила Саня, глядя мимо Алексея – туда, на тени.

– Не знаю, – сказал он. – Я никогда не слышал о таких местах. И в картах их нет. Может быть, мы прошли насквозь через всю Кузню… – (или забрели в какой-то запретный её угол, что более вероятно, добавил он про себя). – Выберемся, – вдруг решительно сказал он.

Может быть, отступившая вдруг боль вернула ему самоуверенность? До ноги уже можно было дотрагиваться – правда, это вызывало зуд и покалывание…

– Слава можно начинать числить в мёртвых, лишь когда его кости побелеют под солнцем, – проговорила Саня с некоторым недоверием к себе.

– Ты помнишь эту поговорку?!

– Да. И кое-что ещё. Когда я… спала… Это были не те сны. Я будто читала. Просто слова – без книги, без… Ни на чём. Сами по себе. Светящиеся буквы. Некоторые слова совершенно нечеловеческие…

– Постой. Не говори. Вообще никогда, если тебе вспомнились странные слова, не произноси их вслух. Ни в коем случае не произноси вслух ничего незнакомого. – Он заметил, что уголок рта Сани насмешливо дёрнулся. – Про себя – можно… А теперь скажи – они складываются во фразу?

– Да. Ритмически – очень точно.

– Четырнадцать слов?

– Сейчас… Да, четырнадцать.

– Назови мне… так… восьмое слово. Только его.

– Восьмое, восьмое… Ага. "Ингунбрософтевеск". А что это? Оно – важное?

– Интересно, кто же так постарался… Это очень важное заклинание, сестра. Освобождение души. Тот, кто произнесёт его вслух, исчезает и из мира живых, и из мира мёртвых. Он умирает мгновенно и абсолютно. Его уже не заставить подчиняться… как просто умершего. Но никто не знает, куда потом уходит душа этого человека. И ещё: когда произносишь слова, руки нужно держать вот так… – он показал.

И тотчас из темноты с криками испуга, с громким плачем – метнулись люди.

Они были слабы и медлительны, и Алексей сумел бы расшвырять их просто руками, но он даже не встал и позволил себя повалить на землю – просто потому, что ни малейшей угрозы от этих людей не исходило, напротив – они хотели ему только добра, одного только добра… Они с рыданиями, умирая от страха, хватали его за руки и отводили, отводили его руки от горла, от груди – не надо, без слов молили они его, не надо, не делай этого!

А потом, вдруг словно опомнившись от своего безумного поступка, они сами повалились ничком на землю и замолчали, вздрагивая и ожидая расплаты.

Судя по тем четверым, встретившимся на тропе, расплата здесь практиковалась одна – самая простая.

– Вставайте, – сказал Алексей и посмотрел на Саню: подхватывай. – Мы не сердимся. Напротив.

– Вставайте, милые, – сказала Саня. – Вы всё делали правильно. Я вами довольна.

Несколько секунд – очень долгих секунд – ничего не происходило. Видимо, людям, распростёршимся ниц, никто никогда ничего подобного не говорил, и они не знали, что такие слова вообще могут быть произнесены.

Потом бледные напрягшиеся спины дрогнули, вопросительно обмякли. Чуть приподнялась одна голова… другая. Показался робкий глаз, готовый закрыться в любой миг.

– Вставайте, – ещё раз сказал Алексей.

Лежащие начали приподниматься. На ноги они встать не смели, и кто попытался, того тут же притянуло к земле, но все-таки вот с такими – стоящими на коленях, руками в пыли, готовыми в любой миг пасть ниц – уже можно было вести разговор. И Алексей сказал:

– Возьмите этих детей и накормите, – он кивнул на мяукающие корзины.

Ужас плеснулся в глазах ближайших, но двое из тех, кто стоял (сидел?) в заднем ряду, бросились, не вставая с колен, исполнять приказание.

Жители деревни, немного освоившись со странными гостями и поняв, что в ближайшее время им ничто не грозит, развеселились и будто слегка опьянели. На "вечер" объявлен был праздник, а пока – пока все выражали свою радость просто так, для себя. При этом они старались быть вежливыми и ненавязчивыми – и в то же время предельно услужливыми; это не вполне получалось.

Сане и Алексею отвели лучший дом – жилище деревенского богатея Мертия, торговца и владельца моста. Сам Мертий с семейством удалился под кров старшего сына, оставив троих служанок и домоправителя Равула, толстяка с пронзительным высоким голосом; Алексей подозревал, что Равул – кастрат. Дом был невыносимо тесный, этакий многокомнатный курятник, сплошной камень, устеленный травяными циновками; полы чем-то нагревались, так что ступать по ним босыми ногами было приятно.

Но отхожее место воняло.

Завтрак состоял из отварной рыбы и румяных свежих овсяных лепёшек. Именно на лепёшки и накинулись Саня и Алексей, истосковавшиеся по хлебу. Равул это заметил, и потом, на обед, лепёшек оказалось раз в десять больше. Но это потом…

Саня после завтрака сразу уснула – болезненным, лихорадочным сном. Алексей присмотрелся к ней спящей. Лицо кесаревны почернело, осунулось, заострилось – и теперь даже во сне ничем не напоминало лицо той девочки, которую он помнил. Он мог себе представить, как она устала. Даже ему, и тренированному, и подготовленному, всё это давалось очень непросто. Каково же – ей…

И ещё одно: кто научил её освобождению души? Еванфия? Вряд ли посмела бы. Сам Домнин? Сомнительно, чтобы – девочку, ребёнка… И в то же время – вот он, факт. Разве что – Еванфия по поручению Домнина?.. Но тогда кесаревна должна знать многое, поскольку у Еванфии было время для обучения.

Возможно, что и – знает. Есть способы прятать знания так глубоко, что никто и никак их не найдёт – пока не настанет час, или не прозвучит нужное Слово, или не сойдутся звёзды… Мало кто владеет этим умением – прятать – в совершенстве, вот многомудрый Филадельф владел, это точно, да и Домнин тоже – похуже, но владел.