– Куда вы шли? – спросил Алексей.

– Зачем ты спросил? А, я поняла. Ты хочешь испытать меня, спутник Люцифериды… знаю ли я… Да, я знаю! Это грех, поклоняться Ему, но это малый грех, малый… нам, живущим внизу, под градом из чёрного камня и дождём из чёрного яда, не оставлено другого, как притворно поклоняться Ему! Но теперь у нас есть ты, Люциферида… и я говорю Ему: ложный Бог! Тьфу! – она вытянула шею и слабо плюнула в сторону замка. Плевок повис на щеке. И как бы в ответ со стороны брошенных на тропе корзин донеслось слабое мяуканье.

Саня в два прыжка одолела расстояние до корзин, открыла одну – и отшатнулась, прижав запястье к губам. Открыла вторую. Она смотрела в неё долго, очень долго…

– Что там? – спросил Алексей.

– Дети…

– Это не настоящие дети, спутник, – сказала старуха, и в голосе её звучало хитрое торжество. – Это ублюдки, прижитые Миленой от подземного жителя. Мы редко отдаём Ему – тьфу ещё раз, и ещё, и ещё! – настоящих детей…

Алексей не дослушал. Старуха бормотала что-то несуразное, но он уже был у корзин.

Проклятье, подумал он. Не знаю, подстроено это или приключилось само… но если подстроено, то подстроено хорошо… добротно… А если само – то я просто не знаю, что нам дальше делать.

Мы опять прилипаем. Или – карабкаемся из песчаной ямы…

Было, было и такое. Сколько мне тогда лет?.. десять? двенадцать? По крайней мере, задолго до четырнадцати, до Посвящения. Каждое утро – подъём с рассветом, голышом в море, а из моря, мокрые – в лоб на песчаный склон. Вечером дядьки ровняли его, сбивали образовавшиеся после предыдущего штурма выступы и ямки. И вот на это, на жалкие десять метров, уходило когда час, когда полтора. В зависимости от росы – обильная была роса или так себе. Но к концу лета и этот склон стал казаться ничем – его пробегали сходу и удивлялись, чего же так маялись поначалу…

Дети. Маленькие. Годовалые. Мальчик и девочка.

Ублюдки, прижитые от подземного жителя…

Их можно взамен настоящих детей отнести в горы и скормить этому… ложному Богу…

Чтобы не шёл каменный град и не лил дождь из яда…

Люди. Ллюди… Что с них взять?..

Но! Нам-то как теперь быть? С детьми?

Он понял всё и почему-то испытал даже облегчение – потому что выхода ему судьба не оставила. Перестарались те, кто конструировал ловушку, кто загонял в неё…

Алексей вернулся к старухе – задать ещё пару сугубо практических вопросов. Нет, старуху он вниз не понесёт. Спустится сам и пришлёт дюжих ребят с носилками. Без носилок её не спустить…

Но оказалось, что никого присылать уже не надо. То есть – надо, но это уже не срочно.

Старуха лежала, характерно сложив у горла руки. Он знал этот приём. Четырнадцать слов – и человека нет. Нет нигде.

Ни в мире живых, ни в мире мёртвых…

Что ж. Вольному воля.

Собственная боль заставляла его по-злому завидовать этой старухе. Но нога слушалась, на тропу вставала твёрдо, так что следовало идти… и идти.

Он закинул обе корзины за плечи и стал спускаться, иногда позволяя себе отшвырнуть ногой вниз по тропе ненужный здесь камень. Это была его маленькая месть мирозданию.

Слышно было, как Саня идёт сзади с обоими фонарями. А если смотреть только под ноги, то легко можно поверить: обычный солнечный вечер. Солнце низко, но ещё долго будет светло…

Ребятишки теперь пищали вдвоём, но он всё равно ничего не мог им предложить, кроме воды. А воды они не хотели.

Кузня

Люди жили вдоль ручья, вдоль текущей с гор воды. Дома они строили из тонких сланцевых плит. Наверное, здесь было нечто вроде условной ночи, когда Саня, Алексей и несомые ими два ребёночка въехали в поселение. Въехали на двух бесхозных осликах, до того пасшихся в блёклой траве. Странно: растительность здесь была: высокая, густая, сочная, но при этом какая-то отёчная и обесцвеченная – хотя, из самых общих соображений, ей следовало бы иметь тёмный, почти чёрный цвет. Но, вероятно, здешние боги не слишком хорошо разбирались в теории фотосинтеза…

Сверху, при спуске с лугов, посёлок был почти не заметен глазу, зато хорошо угадывался обонянием. Пахло горелым углём и жиром, каменной пылью, копотью. Каменные крыши, заросшие травой и мхом, а кое-где и кустиками, полностью сливались с фоном, и Саня испытала что-то вроде стыда за свою невнимательность и тупость, когда обнаружила себя едущей не по лощине, как ей думалось, а по тесному кривому переулочку, над которым почти смыкались каменные плиты крыш, по сторонам темнели глубокие щели между домами – возможно, там были входы, потому что дверей в привычном смысле не наблюдалось, – и громоздилась какая-то тёмная утварь: корыта, мотыги, огромные казаны, сковороды и треножники…

Несколько раз в окнах мелькали бледные пятна лиц, тут же отшатывались и исчезали. Саня, как условились, не то что не оглядывалась, но даже не поворачивала головы: смотрела строго вперёд.

Алексей ехал позади: молча и – она не понимала, каким органом это улавливала, но, безусловно, не ошибалась – мрачно-торжественно. И корзины с мяукающими детьми у него на плечах ничуть не умаляли этой торжественности.

Цокот маленьких ослячьих копытцев казался непереносимо-громким. Ослики были подкованы на передние ноги. Глухой стук перемежался звонким.

Переулок скоро вывел их на подобие площади, и Саня почувствовала, как спину её сводит холодом. Это была та же самая площадь, по которой они бродили… так давно. Вот это – дом аптекаря, а вон туда – к трактиру, а вот здесь должен быть вход в погребок, но его почему-то нет, и это неправильно…

Площадь была совершенно не похожа на ту, но это не говорило ни о чём. Буква "А" – всегда буква "А", написанная ли первоклассником в тетради, отпечатанная ли типографским шрифтом, нарисованная ли придворным каллиграфом…

Алексей легко сошёл с ослика, поставил на землю корзины, помог Сане. Первые шаги дались ей с трудом, но нужно было держать себя, и она держала.

Посередине площади Алексей расстелил свою куртку и жестом предложил Сане садиться. Она села, поставив один фонарь справа, а другой слева от себя. Выпущенные из рук, они чуть померкли, но сохранили тот чудесный тёплый спектр, который придавал лицам лёгкий персиковый оттенок. Алексей почтительно опустился перед нею.

– Странно, – сказала Саня, – мы так давно вместе, а я всё равно ничего не знаю о тебе…

Она чувствовала такую усталость, что ей показалось даже, что она упала и умерла, а её место заняла другая, запасная Саня. Из того набора, который однажды развернулся перед нею, как пёстрый веер. Любопытная простушка в белых носочках…

– Обо мне? – как-то устало-удивлённо переспросил Алексей и потёр рукой ногу. – Что обо мне можно не знать? У меня нет ничего такого…