– Почему нет? – Я верчу камень в ладони, пока он не высыхает и не пропадают маленькие узоры.

– Ты знаешь, что это другое.

– Я знаю, что тебе тяжело, потому что ты не определился, чего хочешь. Очевидно, ты не готов дальше работать с «Хрониками». Со мной все то же самое, Нолан. То же самое.

– Это не так, – протестует он, – ты позволяешь подруге распоряжаться своей жизнью, в то время как должна сама принимать решения.

– Дженна мертва, – бросаю я. Мне трудно произнести последнее слово. Теперь настала моя очередь обижаться. – Она не может указывать мне, что делать.

– Ты прекрасно понимаешь, что это только доля правды, – парирует Нолан. – Мертвые могут быть наделены большей властью, чем живые.

Я вздрагиваю, но не отвечаю. Он раздраженно отворачивается и хлюпает по воде к берегу и снятым кроссовкам. Я не иду за ним, даже когда он останавливается и складывает руки в ожидании меня. Продолжаю стоять на месте, и он поворачивает голову в мою сторону.

– Пошли, Амелия.

– Я не Уолли, – заявляю я, – не бегу на зов.

Он закатывает глаза и виновато улыбается. Между нами натягивается провисшая в воде нить.

– Амелия, пошли. Мне нужно тебе кое-что показать. Позволь… – он делает шаг мне навстречу и протягивает руку, – показать тебе Орманию.

Мне хочется взять его ладонь и отправиться за ним в волшебное место, вдохновившее на создание моих любимых книг, но вдруг он разобьет мою душу на кусочки? Вдруг кандалы станут еще тяжелее? Я получила то, за чем сюда приехала: его воспоминания о Дженне. Вероятно, этого достаточно, и мне не стоит спрашивать об Ормании и сто первом экземпляре. Возможно, Дженна, где бы она ни была, влияет на происходящее, и я оказалась здесь не по стечению обстоятельств. Поэтому мне не стоит привязываться к человеку, которого я потеряю.

– Я скоро уезжаю, – объявляю ему, ненавидя себя за каждое произнесенное слово. – Мне нужно вернуться в Техас. А осенью я уеду в Монтану. Затем закончу университет. Нолан, в их плане нет места для тебя. Вот так это, – я указываю на пространство между нами, – закончится. Не важно, какие фильмы мы просмотрели, в каких выдуманных школах учились, какие идиотские картинки рисовали. В итоге я уеду, а ты останешься, и наши отношения закончатся до того, пока нам станет больно.

Нолан наблюдает за мной, опустив взгляд на мою беспокойно вздымающуюся грудь и зажатые в кулаки ладони. Сделав три шага, он становится передо мной и дожидается, пока я посмотрю в его глаза.

– Нам уже было больно, – шепчет он и медленно тянется к моей руке, чтобы вывести меня из озера. – Что нам сделает еще один шрам?

Только на полпути в город я осознаю, что рядом со мной исчезла его боязнь воды.

Под жарким полуденным солнцем жизнь в городе замедляется. Мы проходим мимо магазинов, хозяева которых вывешивают таблички «Скоро откроемся» и закрывают на ключ входные двери; почти засыпающих детишек, которых за руку тянут родители; и подростков, заходящих в спокойные кофейни, в которых из скрипучих колонок доносятся голоса поющих вживую музыкантов.

Когда я все-таки беру Нолана под руку, он накрывает мою ладонь своей. Даже так я едва поспеваю за ним, а направляемся мы мимо книжного на другой конец города. Так далеко в Локбруке я еще не бывала. Мы подходим к небольшому холму, усеянному стоящими вплотную деревьями, отчего приходится отпустить друг друга и пробираться сквозь кроны.

В итоге мы подходим к низкому кованому забору. Кажется, если бы не возвели это ограждение, то снаружи пришли бы мертвецы со своими воспоминаниями.

Ормания расположена на кладбище?

Раньше они мне нравились. Мне нравились идеально чистые газоны, отчего их безупречность казалась подделанной. Мне нравилась мрачность, переплетенная с безмятежностью, что идеально подходило для размышлений или осознания, что жизнь не так уж проста.

Теперь же я их ненавижу. Они вызывают во мне ощущение холода и потери, а каждая могильная плита выглядит самостоятельным произведением с очередью из скорбящих.

Поэтому я замираю на месте. Нолан слегка тянет меня за руку, чтобы уговорить мои ноги пошевелиться.

– Все хорошо, – уверяет он, уж не знаю, кого из нас пытаясь обнадежить. – Пожалуйста?

Его просьба подталкивает меня пройти через низкую открытую калитку, и впервые я рада, что здесь нет Дженны или оставшейся от нее телесной оболочки.

Но кто здесь есть?

Мы с хрустом шагаем по промокшим под вчерашним дождем листьям мимо ужасно старых и мучительно новых надгробий. На ходу я читаю имена и не могу не помолиться за каждого усопшего, даже если дате смерти больше века. На вокзале моих мыслей гудят несвязные двигатели, которые несут поезда мимо погрузочной платформы. Можно ли унаследовать чувство скорби, как цвет глаз? Я задумываюсь о том, сколько людей присутствовало на их похоронах. Размышляю о том, осталось ли что-нибудь от гроба или человека под землей. Гадаю, помнит на свете хоть кто-то о Джейн Смит или Дэниеле Фолксе.

Неподалеку раздается высокий звон китайских колокольчиков. Звук усиливается, когда Нолан останавливается перед металлической калиткой. Она ограждает дальний угол кладбища, размером с его четвертую часть. На нем растет небольшой лесок, который не вырубают, чтобы освободить место для новых могил. Эти ворота гораздо выше тех, которые встретили нас при входе, а еще закрыты на замок. Нолан находит ключ на длинной серебряной цепи, которую достает из-под рубашки, и вставляет его в замочную скважину; дверь открывается с бодрым и даже радушным скрипом.

Мы стоим у калитки, я не понимаю и переживаю, чье надгробие вот-вот увижу, но в то же время стараюсь не думать о Дженне, ее могиле и смерти. Нолан снова надевает на шею серебряную цепь и опускает руку к моей ладони, переплетая наши пальцы.

– Не против? – спрашивает он.

Я опускаю взгляд на наши сомкнутые руки и, двигая запястьем, поворачиваю их из стороны в сторону.

– Не против, – отвечаю я.

Почему-то это так.

Мы бок о бок движемся через зеленые кроны деревьев, чьи ветви едва касаются наших рук, и выходим на небольшую полянку. Здесь можно вообразить, как вокруг тебя раскидывается лес: бесконечный, мрачный и завораживающий. Колокольчики наигрывают свою колдовскую мелодию и улыбаются нашим сомкнутым ладоням.

У меня пропадает дыхание при виде двух гладких окаменелых деревянных плит, устроившихся между одинаковых кедров; на каждой могиле покоится небольшая металлическая пластина. Они напоминают об Ормании, блаженно новой и безошибочно старой. От одного их предназначения все мое нутро готово свернуться в узел, но, ведомая Ноланом, я отпускаю руку и припадаю на колени, чтобы вслух прочитать написанное.

– Эмили Джейн Эндсли и Эйвери Джунипер Эндсли. Вместе навсегда.

Даты рождения разнятся на пару лет, но даты смерти совпадают.