В день храмового праздника Успения Божьей Матери, после архиерейского служения Божественной литургии, по кладбищу совершался крестный ход, с непременным пением праздничного тропаря и ирмосов канона. Очевидец праздничных богослужений вспоминал: «Много народу бывало на кладбище в день Св. Пасхи. Многие любили встречать пасхальную ночь в кладбищенском храме. В Великую субботу, часов с десяти вечера, нарушалась обычная тишина ночи на кладбище. Множество машин из города приходило к кладбищенским воротам, доставляя православных богомольцев к светлой заутрене. Перед самым началом богослужения вдоль главной аллеи зажигались цветные фонари на деревьях, а в промежутке между ними горели плошки, создавая изумительную картину ночного торжества. Крестный ход и светлая заутреня совершались при большом стечении богомольцев. По окончании заутрени многие возвращались в свои дома, а другие, после Божественной литургии, отправлялись на родные могилки, чтобы принести первое приветствие своим близким с этим торжеством победы жизни над смертью и при мерцании лампад ожидали там утреннего рассвета».[21]

Разоренное превославное кладбище. 1950-е гг.

Утром расторопные рикши начинали развоз возвращающихся русских во всех направлениях: от ближайшей остановки трамвая до самого дома.

В 1940 году Успенское кладбище было переустроено с учетом его быстрого роста и для расширения доступности для посетителей в дни поминовений и праздников. На пожертвования прихожан были реставрированы и установлены ворота, обновлен внешний вид колокольни.

Повествуя о харбинских некрополях, было бы несправедливым умолчать о другом, менее знаменитом месте упокоения православных людей — кладбище при Свято-Алексеевской церкви в Модягоу. В 1934 году первоначальный план постройки храма был видоизменен в целях оптимизации затрат, и окончательный вариант, утвержденный приходским советом, был принят по чертежам инженера Тустановского. На постройку здания храма среди прочих материалов было использовано более 700 тысяч кирпичей, и к 6 октября 1936 года она была завершена. Освящена же была церковь в честь митрополита Московского Алексия. Кладбище при храме вместило в себя десятки захоронений городских обывателей, среди которых были и русские «пионеры» освоения маньчжурских земель, и местные коммерсанты, и члены украинской диаспоры. «Кладбище в обычные дни было тихое, задумчивое, оно было своего рода ботаническим садом, каких только там не было посажено деревьев, кустарников, цветов, — вспоминал мемуарист. — Весною аромат цветущих деревьев несся за километры… Вокруг… были даже пасеки».

Разрушенный памятник на Успенском погосте

После массового сноса русских кладбищ, включая Покровское и Успенское, по распоряжению китайских властей в 1958 году некоторые замечательные памятники, многие из которых прибыли из Италии, были использованы китайскими коммунистами для укрепления Сунгарийской дамбы. На средства некоторых остававшихся на жительстве в Харбине родственников иные надгробия и прах были перенесены на новюе кладбище Хуан Шун в Санкешу, в 25 километрах за пределами города. Туда же православными прихожанами были перенесены две церкви — Иоанно-Предтеченская из района Московских казарм и Борисо-Глебская из района Ченхе. Позже эти два храма были соединены в один. Разрушенные же русские некрополи, стараниями трудолюбивых китайцев постепенно были обращены в парки, все могилы сравняли с землей.

В начале 1990-х китайское правительство выделило средства на постройку нового храма, освященного во имя Иоанна Предтечи, строительство которого было завершено в 1995 году.

Глава одиннадцатая Сумерки Харбина: от «Советов» до хунвейбинов

Всему на свете когда-нибудь приходит конец. Подошло к финалу и четырнадцатилетнее правление японцев в Китае. Вторая мировая война на западе завершилась сокрушительным поражением Германии и ее союзников, а взоры победителей были обращены на восток. Среди жителей Харбина мало кто сомневался в том, что дни японской диктатуры в городе, да и в Маньчжурии в целом, сочтены. Не менее японцев волновались и их союзники. В конце июля 1945 года высшее руководство БРЭМ охватила паника. Последний, формальный начальник бюро генерал-майор Л. Ф. Власьевский подписал свой последний приказ 4 августа 1945 года, назначив временно исполняющим обязанности начальника Главного бюро некоего М. А. Матковского. Сам Матковский, вступив в должность, успел лишь выпустить два распоряжения по штату БРЭМ, а 18 августа 1945 года неожиданно для всех выступил с публичным покаянным обращением к генеральному консулу СССР в Харбине. В этом документе, составленном вполне в советском духе, он вдохновенным тоном просил руководство СССР предоставить проживающим в Маньчжурии «бывшим российским подданным, по формальному признаку именующимся российскими эмигрантами… возможность трудиться — во имя тех высоких принципов, за которые наш народ выстоял и победил». Матковский подчеркивал, что «лично с самого основания Бюро выполнял обязанности одного из высших руководителей Бюро эмиграции и считает, что по объективной справедливости должен нести ответственность за те или иные действия российских эмигрантов». На основании чего он просил советское правительство «дать ему возможность понести полную ответственность по всей строгости законов СССР и освободить от таковой всех остальных российских эмигрантов».

Незадолго до прихода советских войск японские власти в Харбине сделали попытку позаботиться о личной безопасности работников БРЭМ. 13 августа на одном из путей Харбинского вокзала стоял строго охраняемый японскими военными пустой поезд, состоявший из трех вагонов первого и второго класса и старого паровоза, доселе мирно доживавшего свой век в депо. Этот поезд предназначался для русских эмигрантов, работавших на Японию, и для нескольких сопровождавших их японцев. В эти дни вокзал Харбина был переполнен японскими беженцами, пытавшимися покинуть город, в который вот-вот должны были войти советские войска. Неожиданный, хотя и похожий на правду слух, распространенный советскими спецслужбами, о плане японцев расстрелять всех пассажиров или взорвать в дороге этот поезд, чуть не сорвал эту, на первый взгляд, гуманную акцию японских властей. В сущности, они заботились о русских сотрудниках, полагая, что вывозимые специалисты стоят дороже, чем тысячи жизней японских беженцев. Так или иначе, полупустой поезд на глазах ошеломленной толпы отошел от железнодорожной станции и двинулся на юг в сторону Мукдена. По пути на юг поезд подбирал сотрудников БРЭМ на станциях Синьцзян и Мукден. Поезд продолжал двигаться к корейской границе и уже на рассвете 14 августа 1945 года у самой границы с Кореей после некоторого томительного ожидания повернул обратно в Мукден. Путь в Корею был уже закрыт. Вечером в Мукдене к поезду прицепили еще несколько вагонов с русскими беженцами из Харбина, и поезд двинулся через Пейтахо в Тяньцзин. Ни один из 40 русских пассажиров и не подозревал, что уже 18 августа советские части генерал-майора Г. А. Шелахова войдут в Харбин. Для многих пассажиров это было началом новых эмигрантских скитаний.