Повседневная жизнь "русского" Китая - Наталья Старосельская

…За стеклянной дверцей шкафа стоит кукла — красное с узорами шелковое кимоно, широкий пояс с бантом сзади, изящно оттопырены фарфоровые пальчики, топкие черты фарфорового бледного лица, пышная прическа, украшенная цветами, сделана из натуральных волос — далекая прародительница сегодняшнего восточного ширпотреба, выполненная искусными руками китайских мастеров.

Гостья из Маньчжурии.

Я уже вторая ее хозяйка, она досталась мне в наследство от школьной учительницы литературы, близкого моего друга Лии Ильиничны Рубинштейн. Лия Ильинична привезла эту куклу из далекого Харбина и никогда не рассказывала об этом отрезке своей биографии, хотя после того, как я окончила школу, и до последних дней ее жизни мы были по-настоящему близки.

Знаю только, что учительница моя очень дорожила этой куклой, в присутствии курильщиков всегда бережно закрывала ее специальным стеклянным колпаком.

Не с того ли дня, как познакомилась я с гостьей из Маньчжурии, зародился мой все более и более растущий с годами интерес к «русскому» Китаю? И не просто интерес, а постоянно подогревающееся чувство, которое «подсовывало» то книги о той эпохе, то фотографии, то встречи с людьми, вернувшимися на Родину из «русского» Китая в начале 50-х годов XX века…

И наступил неизбежный момент, когда чужое прошлое проросло в мою душу — возникла иллюзия, что это происходило и со мной, став частью повседневной жизни.

Чьей?

Многих и очень разных людей. Известных и оставшихся безвестными.

Но и моей собственной, потому что наше прошлое состоит не только из цепочки определенных событий и переживаний, но и из чужого опыта, чужих мыслей и настроений, впитанных из общения. В том числе — из общения с книгами и спектаклями, фильмами и картинами, музыкой и пожелтевшими, обтрепанными по краям фотографиями.

Почему вдруг начинает казаться каким-то особенно родным чужое воспоминание? Почему так неотвязно преследуют видения прошлого — не тобой, не твоими близкими пережитого? Ведь в этом скрыто не только желание ощутить себя в другом времени, в другом месте — здесь есть потребность иного рода: наполнить живыми красками повседневья белые пятна истории нашей великой и многострадальной страны, чтобы лучше понять собственные корни, истоки собственных сомнений, терзаний, надежд… А в случае с «русским» Китаем это чувство особенно обостряется.

Скорее всего потому, что этот отрезок нашей истории представляется совершенно особенным. Здесь, в Китае, связанном с Россией на протяжении веков тесными узами, само понятие «эмиграция» приобретает иной смысл. Мы вряд ли вправе будем вырвать из обширного исторического контекста несколько десятилетий — с 1920-го до середины 1950-х годов, — потому что все, что происходило с русским населением в Китае, окрашено иными красками, нежели жизнь наших соотечественников в странах Европы, в Америке, Австралии. И тем не менее… Как бы ни разнились между собой узелки рисунка, это была одна ткань, сотканная многими и многими поколениями.

У поэта Алексея Ачаира (Грызова) есть стихотворение «Деды», посвященное предкам, казакам, которые на протяжении десяти (!) поколений осваивали земли Трехречья и Китая во славу России, чтобы она «великой стала, Из всех чудесных стран чудеснейшей страной…

Вот, наверное, что особенно важно понять, думая о «русском» Китае — мы еще не научились любить тех, кому задолжали…

«Когда пьешь воду, не забывай об источнике», — гласит китайская поговорка.

О той части русской эмиграции, что сосредоточилась в Париже и Берлине, в Праге и университетских городах Соединенных Штатов Америки, мы знаем не все, конечно, но многое. Там оказался по воле судьбы цвет русской культуры, ее гордость и слава, и сначала вполголоса, а потом и громко мы заговорили о них. Сперва жадно прочитывали написанное писателями-эмигрантами втихомолку, под покровом ночи, наутро передавая книги самым верным и надежным друзьям, а потом обсуждая их вслух, прилюдно. А чуть позже на нас обрушилась лавина изданных уже здесь, у нас, в России, стихов и мемуаров, романов и воспоминаний о том, как все это было.

В «русском» Китае все складывалось немного иначе. Среди эмигрантов и неэмиграптов, живших в Харбине, Шанхае, Тяньцзине, Пекине, не было таких громких имен, по были другие… Они становились известными далеко за пределами Китая, когда их произведения публиковались в общеэмигрантских сборниках и изданиях — во Франции, Германии, Америке. К тому же многие из них уезжали в середине 1950-х годов не домой, в Россию, а туда, еще дальше от нее.

И все-таки не в этом дело.

А в том, что на протяжении более чем столетия на экзотической, близкой к границам России китайской земле шла не просто повседневная жизнь тех, кого разными ветрами занесло на чужбину и кто потом, покинув этот к кому-то более, к кому-то менее гостеприимный край, устремлялся на Родину или еще дальше от нее. Здесь продолжалась жизнь старой России, здесь десятилетиями поддерживалась иллюзия того, что потерянный рай вовсе не потерян — он утрачен в одном уголке планеты, чтобы сохраниться в другом: в колониальном мире Китая.

Как, чем они жили?

О чем мечтали?

Во что верили?

Как воспринимали окружающий их мир — слишком экзотичный, по большей части закрытый, а нередко и откровенно враждебный? Что составляло их духовную жизнь?

И — цепочка куда более мелких вопросов: что они ели? Во что одевались? Как проводили досуг? В каких домах жили? По каким улицам ходили?

Все это очень важно узнать, понять и обобщить, потому что в ответах на эти вопросы есть немалая часть нашего общего прошлого, построенного из каждого дня и из каждого часа жизни многих и многих тысяч самых разных людей.

Известных и оставшихся безвестными…

Потому что мудро замечено поэтом: