Обессилевшая, Ева заглянула в его черные, сверкающие яростью глаза и с ужасом поняла, что верит каждому его слову, что он прав, что вина полностью лежит на ее плечах тяжким бременем. Наверное, она никогда не считалась с чувствами своего сына. Наверное, она никогда не слышала его. Наверное, действительно все эти годы она была плохой матерью. От этого ей захотелось немедленно побежать в ванную и перерезать себе вены.

Тем временем Мэйз холодно отстранился и направился к выходу. Уже делая шаг за порог, добавил:

– И, к вашему сведению, обоюдная эксплуатация с целью увеличения дохода, во всем цивилизованном мире именуется «бизнес». Вы используете меня, я использую вас. Я даю вам имя и деньги, вы приносите деньги мне. Все довольны. Прощайте, Ева. Берегите себя. – Он дернул изогнутой, рассеченной шрамом бровью и на прощанье одарил ее ледяной улыбкой.

Он оставил входную дверь распахнутой, и Ева как завороженная провожала его взглядом, пока он сел в роскошный черный автомобиль. В это мгновение вниз по лестнице прогрохотали торопливые шаги, и Ромео поравнялся с ней. В руках он держал большую дорожную сумку. Ева подняла на него глаза и почувствовала, как почва уходит у нее из-под ног. Взгляд. Его чудесный взгляд цвета неба. Такой нежный, такой любимый, такой светлый.

Он был пуст и стыл, как глыба арктического льда.

Ромео остановился рядом с ней всего на долю мгновения. Она даже не успела открыть рот, чтобы сказать ему до свидания, как дверь Бентли захлопнулась, и автомобиль надменно проплыл мимо ее глаз.

Ноги Евы подогнулись, и она рухнула на пол, заливаясь слезами.

5.

До самолета оставалось еще около трех часов.

Ромео ждал в машине, пока Мэйз заходил еще в пару представительных офисов в деловой части города. После того, как дела были завершены, молчаливый шофер Мэйза отвез их в ресторан, так как было уже время обеда.

За все полдня, что они провели в машине, Ромео не проронил ни слова. Он не был ни грустным, ни злым. Ромео выглядел, скорее, сконцентрированным, отметил про себя Мэйз.

– Ешь! – Уже в четвертый раз повторил Доминик, глядя, как юноша ковыряет в своей тарелке и размышляет о чем-то. – Ешь! – Сказал он в пятый раз и добавил. – Потому что по прибытии в Лос-Анджелес мы сразу начнем много пить.

Ромео удивленно поднял брови. Доминик улыбнулся своей ослепительной улыбкой:

– Да, так бывает. Мы же не поедем сразу спать? А если не спать, так тогда пить!

– Ты не очень похож на человека, у которого проблемы с алкоголем. – Пошутил Ромео.

– Рискованная шутка! – Рассмеялся мужчина. – Я мог бы и обидеться.

Ромео помолчал немного, потом вдруг тихо заговорил, смущенно опустив глаза:

– Я все думаю о том, сбудутся ли мои мечты. Глупо, конечно. Ты, наверное, не поймешь. Просто… я был так далек от… настоящих возможностей. Все что я делал, было игрой. Все – понарошку. Если честно, то у меня и в мыслях не было, что это может быть всерьез. У меня всегда все так легко получалось…А я всегда думал, что талантливые вещи, настоящие, рождаются только в каких-то адских муках.

– Но ведь и твои, как ты говоришь, вещи, тоже рождались с трудом. Тоже в адских муках. Это муки чувств, которые заполняют тебя, когда ты что-то делаешь. Страдания твоих эмоций.

– Об этом я не задумывался…

– Тебе дан дар выражать свои чувства разными средствами. И сам процесс выражения не составляет для тебя труда. Твой труд – это твоя душа. То, что в ней зреет. Что в ней разбивается, рождается заново, что ее мучает, рвет на части. Это и есть муки творчества, а вовсе не то, какое слово лучше подобрать: «морковка» или «подковка»…Понимаешь?

Ромео кивнул и продолжил:

– И вдруг, откуда ни возьмись, появляешься ты. И как будто кто-то произнес заклинание,…и все вдруг переменилось.

– Нет, Ромео, я не «откуда ни возьмись». Ты совсем позабыл об одном очень важном человеке. Об Орландо. Именно он решил, что уже пора произнести заклинание, и тогда он просто мне позвонил и прислал несколько твоих работ. И, вообще, запомни: случайностей не существует. Все закономерно. У каждого своя судьба, которая уже предначертана где-то. Кем-то.

– Как бы мне хотелось знать, сбудется ли то, о чем я мечтал, предначертано ли мне это! То, что считал абсолютно невозможным. – Глаза Ромео загорелись. – Я отдал бы что угодно, лишь бы узнать, что будет!

Доминик с иронией глянул на него:

– Послушай. Не хочу, чтобы ты решил, что я на самом деле зануда, но я все равно скажу тебе, что я думаю по этому поводу. Это великое счастье, что ни один человек не обладает даром предвидения, и никто на всем свете не сможет тебе сказать, сбудутся ли твои мечты, и вообще, что будет с тобой завтра. Ну, представь: ты мечтаешь о чем-то, что составляет весь смысл твоего существования в двадцать два года. Эта мечта – все, что движет тебя вперед. И вдруг бах! Ты узнаешь, что она никогда не сбудется. И что? – Мэйз назидательно потряс вилкой. – В двадцать два жизнь потеряла смысл. Ты опускаешь руки, и совсем молодой, ты лишаешь себя шанса мечтать другие мечты, ставить другие цели и достигать их. Ведь в тридцать три ты можешь мечтать о чем-то еще, а в сорок два – о чем-то совершенно другом, и так далее. Вперед, вперед! Мечта не одна. Их может быть много. И она не вечна. То, что вчера составляло весь мир, сегодня может просто исчезнуть из твоей памяти. Без следа. Или наоборот представь: ты вдруг узнаешь, что твоя мечта сбудется. Это все, чего ты желал! Но сбудется она не в двадцать два, а в тридцать пять. И что может произойти тогда? – Он обернулся и поманил рукой официанта. – Ты прекратишь жить, ты начнешь ждать. Неистово подгонять время, чтобы эти тридцать пять поскорее наступили. Ты потеряешь целых тринадцать лет! В конце концов, ты смертельно устанешь от ожидания и, когда твоя мечта, наконец, сбудется, то разочарует тебя, потому что к этому времени потеряет прежний смысл. И всю дальнейшую жизнь тебя будет преследовать мысль о том, что ты упустил тринадцать лет в погоне за призраком. Уж не знаю, насколько понятно я выразил свою мысль, но в общем, все это зло. Официант! Счет, пожалуйста.

6.

Когда самолет плавно оторвался от земли и взмыл вверх, носом прямо в небеса, Ромео явственно ощутил, как его внутренности поменялись местами. Он еле сдерживал нервную дрожь и каждую секунду сглатывал, чтобы не закладывало уши. Он терпеть не мог, когда закладывало уши.

Ромео покрутился в своем просторном кресле салона первого класса и украдкой уставился на Мэйза, который был погружен в чтение какой-то газеты и совсем не обращал внимания на неудобства. Сосредоточенно нахмуренные брови, совершенный профиль, резкий упрямый подбородок. И глаза, глубокие, таинственные и магнетические. Они таили бесконечное количество мыслей, догадок и тайн. Ромео вдруг поймал себя на том, что безумно хотел бы быть на него похожим. Про себя он вновь поблагодарил Орландо Роуда за то, что тот познакомил его с этим удивительным человеком. Невозможно было поверить, что этот рафинированный бизнесмен с газетой, в соседнем кресле, богемный денди на черном Порше, отчаянный пьяный байкер в рваном свитере – один и тот же человек. Он мог иметь столько разных лиц, каждое из которых было безукоризненно. Он был так мужественен, так умен, так уважаем, так забавен, так талантлив, так решителен, так непредсказуем…Сплошная мечта.