– С ним все хорошо, кюна. Вы просто меня испугали.

– Прости, я вовсе не хотела этого. Лишь хотела узнать, как ты себя чувствуешь.

Руна все еще смотрит настороженно, словно бы ждет подвоха, но улыбается сдержанно. Кюна никогда не относилась к ней плохо, даже когда считала, что она носит ребенка от ее супруга, и у Руны нет повода бояться ее или считать, словно бы она постарается ей навредить. Только вот страх, в котором жила она долгое время, все никак не желает ее покидать. Все ждет Руна, словно бы беда произойдет, и не знает, откуда ее ждать.

Видение, что посетило их с сестрой, все стоит у нее перед глазами. Она хочет верить, что ведуньи ошибаются.

Но напряжение между ней и Йорунн никуда не исчезает, да и вряд ли исчезнет. Слишком долго они относились холодно друг к другу. Как бы отношение кюны ни изменилось в связи с тем, что ее единственный ребенок любит Руну, которая носит его дитя, они просто не смогут примириться. По крайней мере, уж точно не так скоро, как им обеим хотелось бы.

Йорунн смотрит на нее внимательно, робко протягивая руку, и спрашивает едва ли не шепотом:

– Могу ли я?..

Ей бы не хотелось, чтобы другие люди трогали ее живот. До этого Руна могла позволить это только Витарру, да и Саге, но сестру она видела за время беременности лишь раз. Поэтому несколько долгих мгновений она молчит, а после кивает, поднимая руки выше, укладывая их под грудью, тем самым позволяя кюне прикасаться к животу. Узкая ладонь накрывает его трепетно, оглаживает бережно, и ребенок в чреве отдается точным ударом, сильным и решительным. Кюна вздрагивает, и обе они громко охают, после чего начинают смеяться тихо. Йорунн продолжает гладить ей живот:

– Настоящий воин растет внутри тебя. Вельва ведь предсказала тебе сына?

– Я и сама это знала, – отвечает тихо Руна, – что сын у нас будет. Но я не хочу, чтобы Эйнар был воином, совсем другую судьбу я для него вижу. Скальдом бы ему быть, но, безусловно, он сам выберет свой путь, когда родится на этот свет. Я постараюсь, чтобы любые дороги были ему открыты.

Йорунн хмурится невольно. Чтобы в роду конунгов, мудрых правителей и воителей, да и скальд? Но разве может она идти против их воли? Своих детей Йорунн не сберегла, поэтому не ей давать советы. Из троих детей остался у нее только Витарр, и уж вряд ли можно сказать, что ее заслуга в том, каким он вырос. Если бы не Ульф, то и его бы не было у нее.

Молчание между ними затягивается, становится тревожным. Ерзает Руна, силится отодвинуться, прервать прикосновение. Убирает Йорунн руку, складывает на коленях, и Руна выдыхает облегченно, не чувствуя былого напряжения. Совсем спокойно ей станет, когда кюна оставит ее одну. Наедине с собственными мыслями чувствует она себя куда безопаснее и потому ждет, когда же владычице надоест находиться подле нее.

Но Йорунн не уходит. Вместо этого, не глядя на Руну, кюна нарушает возникшее между ними молчание:

– Прости меня.

Изумленная, оборачивается она, впиваясь в лицо правительницы взглядом, полным удивления. Даже рот приоткрывает, и губы ее дрожать начинают, когда пытается понять она, что должна ответить. Перед ней извинились? Или же это лишь обман, насмешка над самой собой, услышанная от страха, толику которого испытывает она подле этой женщины?

– Ч-что?..

Йорунн смотрит прямо на нее своими голубыми глазами, и Руне становится еще больше не по себе. Кюна бережно перехватывает ее руку, обхватив ту своими ладонями, и прикосновения ее кожу обжигают.

– Я сказала, что прошу тебя простить меня. Руна, я была несправедлива к тебе, и мне стоило отнестись к тебе с бо́льшим пониманием и состраданием и с самого начала принять твою сторону. Гибель Хэльварда разбила мне сердце, сделала меня бездушной, и оттого была я не только плохой матерью, но и слабой женщиной, неспособной увидеть боль, которую испытывают другие. Мне представить сложно, что вы оба испытывали все это время. Через что тебе пришлось пройти, говоря всем, что ты беременна от моего мужа. И потому я прошу простить меня, Руна, за всю ту боль, что ты испытала.

Руна смотрит на нее, и на лице ее нет ни единой эмоции. По щекам, покрытым веснушками, медленно стекают слезы, и отворачивается она торопливо, пытаясь скрыть свою слабость. Так тяжело и больно было ей все это время, униженной и ненавидимой всеми, кто живет в Чертоге Зимы. С какой же легкостью поверили они в ту ложь, которую придумали они с Витарром, желая защитить свое дитя. И теперь, когда правда стала известна, никто даже и не извинился перед ней за все те презрительные взгляды и злые слова, которые они говорили ей.

Кюна никогда ее не оскорбляла. Смотрела с тоской и обидой, но разве иначе может смотреть оскорбленная жена?

Руна боялась ее, но никогда ни в чем не винила.

– Вам не нужно извиняться, – отвечает она шепотом, дрожащими руками оглаживая живот. Ей нельзя плакать, иначе дитя будет тревожным, но разве может она сейчас сделать что-то с собой? – Нам с Витарром стоило все объяснить, но мы боялись. Все, чего мы хотели, это быть уверенными в том, что с нашим ребенком все будет в порядке. Витарр считал, что конунг причинит вред мне, если узнает о том, что скоро на свет появится плод нашей любви, и… И потому мы придумали этот ужасный обман. Я рада, что боль эта останется позади и больше никогда я к ней не вернусь. Что у Эйнара будет возможность знать, кто его настоящий отец.

И не замечает Йорунн, как сама начинает лить горькие слезы. Всхлипнув, обнимает она Руну за плечи, прижимая к себе мягко, но крепко, и гладит по волосам, прижавшись к рыжей макушке влажной от слез щекой. Так и жмутся они друг к другу, тихо плача, и, крепко закрыв глаза, кюна шепчет едва слышно:

– Мы сделаем все, чтобы этот ребенок был счастлив за нас всех, Руна. Он не будет знать печали, и никто никогда не навредит ему. Эйнар будет любим, и это будет единственное чувство, что будет ему знакомо.

Соглашается Руна, кивая головой, и прижимается к кюне крепче в поисках материнского тепла. Она ведь сама еще дитя и собственную мать помнит едва ли. Та умерла от лихорадки вскоре после того, как в одном из набегов погиб отец, и Руна осталась одна, ведь старшую сестру ее отдали на обучение вельве. И сейчас, когда кюна обнимает ее, перебирая пальцами длинные волосы, Йорунн для нее роднее всех в этом мире, освещенном лунным светом.

Трогательный момент близости этой прерывает Сварог. Распахнув двери, солнцерожденный старик замирает на пороге, дыша тяжело от бега, и Йорунн, выпустив Руну из своих рук, смотрит на него с беспокойством. Чувство тревоги накатывает на Руну штормовой волной, и вновь обнимает она себя за живот.

Вот он. Момент неизбежности, после которого изменить ничего нельзя будет.

– Сварог, – обращается к нему взволнованная правительница, – в чем же дело? Ты сам на себя не похож.

– Моя кюна, – хрипит он, никак не в силах отдышаться, – невозможное случилось, сами боги смиловались над нами. Дочь твоя вернулась в Чертог Зимы, моя кюна, она вовсе не умерла.