зная, что ему думать. Он и верил, и не верил в то, что обрел бессмертие. Слишком неожиданно и просто это случилось. Так ему казалось. Он уже забыл о своих дерзких словах, с которыми обратился к Пресвятой Деве Марии. Он забыл даже о том, как оказался в этом храме. И это были первые потери, которых с каждым новым днем становилось все больше и больше. Антони Гомес обрел бессмертие, но потерял воспоминания о прошлом.

Однако это было не самым страшным, как он вскоре убедился.

Антонио Гомес потерял способность видеть сны. Каждую ночь он проваливался в мрачную бездну, в которой не было ни времени, ни пространства. Он закрывал глаза и, казалось, в то же мгновение открывал их, не замечая пролетевших часов. Что ему были эти жалкие часы, если он был бессмертным! Так он думал вначале. Но когда он забыл лица своих родителей, потому что уже не видел их во снах, это встревожило его. Впрочем, ненадолго, потому что вскоре он забыл даже о том, что когда-то у него были отец и мать.

Прошло много лет, прежде чем Антонио Гомес окончательно уверился, что Сатанатос не обманул его, и он стал бессмертным. Но это уже не радовало его.

Антонио Гомес обрел бессмертие, но навсегда потерял покой. Ему приходилось много путешествовать по миру, потому что рано или поздно окружающие его люди начинали недоумевать, почему он не умирает, несмотря на свой преклонный возраст и терзающие его недомогания. Ведь бессмертие не спасало его от болезней и старения. У него было много денег, но еще больше — времени, с которым он не знал, как распорядиться. И он по-прежнему трудился в поте лица своего, лишь в работе находя избавление от скуки.

Постепенно он стал думать, что бессмертие не принесло ему счастья, на что он так надеялся.

И однажды Антонио Гомес, устав от своего бессмертия, решил найти Сатанатоса, чтобы попытаться расторгнуть их сделку. Но он знал только один способ. Он пришел в храм и обратился к Пресвятой Деве Марии, рассчитывая, что Сатанатос услышит его и поспешит к нему, как в прошлый раз. Но этого не случилось. Тогда Антонио Гомес начал богохульничать и дерзить Богоматери. Все было напрасно. В отчаянии бессмертный старик перестал ходить на мессы в храм, заменив их черными мессами, которые завершались массовыми оргиями, а порой даже человеческими жертвоприношениями. Он надеялся, что превысит меру долготерпения Господа Бога, и Сатанатос будет вынужден появиться вновь, уже не по своей воле. Однако и этого не случилось.

Теперь Антонио Гомес уже не мог не только видеть снов, но даже спать. И все ночи напролет он смотрит на небо в надежде увидеть падающую звезду, а зачем, он и сам не знает. Быть может, чтобы послать проклятие тому, кто обрек его на вечные муки. Но даже в этом утешении ему было отказано. Ни одна из звезд не падает с небес, когда на них смотрит Антонио Гомес.

И если бы у него спросили, то он бы ответил, что свою вечную жизнь он готов променять на одно-единственное сновидение, в котором он снова будет танцевать фанданго под звуки гитары и щелканье кастаньет. И будет счастлив, сам не зная того…

Глава 19

Альф замолчал. Джеррик саркастически усмехнулся.

— Этот рассказ не убедил тебя? — спросил юноша, заметив его усмешку.

— В чем? — удивился Джеррик.

— В том, что бессмертие не благо для человека, а, скорее, наоборот, наказание.

— Ерунда, — хмыкнул кобольд. — Из твоего рассказа следует только то, что Сатанатос снова перехитрил очередного представителя рода человеческого. А я и не сомневался в его способностях. Этому Антонио Гомесу бессмертие было вовсе и не нужно. Он только хотел прожить достаточно долго для того, чтобы потратить все свои деньги.

— Но в любом случае он должен был расплатиться своей душой, — возразил Альф. — А это непомерная цена, за что бы ее ни запросили.

— А мне показалось, что он пожертвовал только снами, — не согласился Джеррик. — Подумаешь, какая потеря!

— Ужасная потеря, — сказал юноша. — Когда мы спим, наши души бодрствуют и покидают плоть. А нам кажется, что мы видит сны. Но сновидения — это всего лишь то, что видит и переживает душа во время своих странствий.

— И где же она путешествует, эта непутевая душа? — ухмыльнулся Джеррик. Его забавлял этот разговор.

Но Альф был серьезен. Он высказывал то, во что сам искренне верил. И он хотел, чтобы эту веру принял его таинственный собеседник. Почему-то юноше казалось это очень важным.

— Чаще всего она отправляется в тот мир, в который переселяются все души после физической смерти человека, — сказал юноша таким тоном, что кобольд перестал ухмыляться. — Душа общается с другими душами, и это придает ей сил и внушает надежду. Без этого она не выдержала бы испытаний, которым ее подвергает плоть. Человек бывает жестоким, он совершает безумные поступки, порой теряет облик и подобие божие. И за все это расплачивается его душа.

— Так, по-твоему, Сатанатос не отнимает у людей души, а просто лишает их возможности путешествовать? — с насмешкой спросил Джеррик.

— А как бы он мог отнять у человека душу, которую не он ему дал? — удивился юноша. — Он просто закрывает перед душой дверь в иной мир. Для души, как и для человека, самое страшное наказание — лишиться возможности общения с себе подобными. Одиночество хуже смерти. Как бы странно это ни показалось на первый взгляд.

Джеррик почувствовал, что невольно поддается если не доводам, то обаянию юноши. И это его разозлило.

— На этот счет могут быть разные мнения, — буркнул он. — Как говорят люди, у каждого свой бог.

Альф улыбнулся.

— Я сказал что-то смешное? — раздраженно спросил Джеррик.

— Что вы, просто мне вспомнилось, что по этому поводу сказал тот же Гете, — ответил юноша.

И он продекламировал, смеясь одними глазами:

— Каков кто сам, таков и бог его,

Вот почему смешным бывает божество.

И снова Джеррик не нашелся, что ответить. Он давно уже чувствовал себя не экзаменатором, а экзаменуемым. Юноша посягал на его святая святых, на бессмертие, а он не знал, как аргументированно ему возразить. Джеррик мог бы сказать, что все это может быть верным только по отношению к людям, а не к нему, духу природы, представителю другого мира. Но он сам понимал, что такой довод мало что менял. Если бы этот юноша был только человеком! Но он бастард, и человек, и дух. И представлял оба эти мира. В такой ситуации аргумент об его, Джеррика, исключительности был