Когда в тюрьме был отбой, я тихонечко подходила к рукомойнику и открывала кран, выпуская тонкую струйку воды. Тогда, сев на койку и закрыв глаза можно было напрячь фантазию и представить, что я дома. На Земле. Идет дождь, и по моему телу бегут мурашки прохлады и удовольствия. И я засыпала со счастливой улыбкой на лице, потому что знала — проснувшись утром, я снова увижу свою семью, снова буду глупо спорить с Даринкой, а папа снисходительно потреплет меня за щечку и предложит всем вместе пойти на пляж, или в парк.

Но любые фантазии разбивались о холодную и жесткую реальность. Иногда мне казалось — знай они, что я совершила, семья бы этого никогда не приняла. И мне становилось больно от мысли, что я оказалась не тем человеком, которого они любили.

Я побрела к двери, в самом низу которой, на полу перед узким отверстием стояла миска с бурдой. Фу! Сегодня каша. Первые два дня я ничего не ела. Не столько из-за гордости, сколько от бессилия и невозможности преодолеть короткое расстояние от койки до двери. На третий день ко мне вошли охранники, уложили на пол и, удерживая руки и ноги, залили мне в рот то, что еще осталось от еды. Равнодушно наблюдая за тем, как я давлюсь и отплевываюсь, один из них, особенно мерзкий, белобрысый тип с угреватой сыпью на лице, пригрозил, что они станут делать это каждый день, если я буду отказываться от еды. Вот таким нехитрым способом меня приучили съедать все, вплоть до последней крошки. Почему-то мысль их обмануть и выливать все в унитаз даже не приходила мне в голову… Хотя нет, приходила, но я побоялась что за мной наблюдают и это может быть чревато.

Доев все, что было в миске, я демонстративно ее перевернула и покрутила перед собой. Кому надо, тот увидит, а если у меня паранойя, значит, парням вообще придется нелегко. Допрашивать преступницу с расстройством психики. Да, им не позавидуешь.

Прошло немного времени, прежде чем я, уже без стеснения, пользовалась умывальником и туалетом, терпеливо дожидаясь вечера, когда позволено будет воспользоваться душем.

Ближе к ночи я услышала шаги: два человека, один шагал уверенной твердой походкой, второй семенил следом. Неужели меня почтит своим присутствием генерал? Соскучился? Или решил продолжить? В тот момент я думала о пытках лишь с усталой обреченностью приговоренного.

Дверь с прежним раздражающим скрипом отворилась, и на пороге возник человек, которого я меньше всего рассчитывала здесь увидеть.

— Шания! — он слегка обернулся в сторону двери, и охранник тут же испарился.

— Здравствуй, Адриан, — я решила оставаться на месте, потому что показывать свою слабость человеку, который желает тебе смерти очень глупою

— Вижу, тюремная жизнь не пошла тебе на пользу, — он окинул меня взглядом, взял тяжелый табурет и присел передо мной.

— Как видишь, — равнодушно ответила я, надеясь, что акварель ниже шеи он так и не рассмотрит.

— Я пришел, чтобы задать тебе вопрос, на который ты не захотела мне ответить, — он помолчал, затем склонился ко мне, — зачем?

Я смотрела на него, сквозь него и не могла подобрать слов. Что я ему скажу? В чем признаюсь? Могла ли я сказать старшему брату, что его младшенький уничтожил десятки тысяч человек. Просто выполняя приказ. Кто на такое способен? А может быть, так и делают карьеру? Могла ли я выполнить подобный приказ, если бы он не касался моей семьи? А все остальное лишь лицемерная попытка найти крайнего и обвинить его во всех своих бедах?

Я прикрыла глаза, игнорируя полный презрения взгляд Адриана, и поняла, что нет. Я бы никогда не пошла на это. И мне было бы плевать на последствия. Карьера? Разве стоит она стольких жизней. Я мечтала стать пилотом, чтобы спасать, защищать, а не губить. Красивые слова. Правильные, ничего не стоящие, пока не придется доказать, что я действительно могла бы противостоять заговору, системе, всему миру. И теперь у меня есть шанс это сделать. Пока они не знают где документы, я буду жить. А, значит, мне придется выдержать все, что мне уготовано, даже презрение Адриана, ненависть тех, кто меня окружает, угрызение совести и желание поскорее умереть. Пока я жива, есть надежда, что виновные не уйдут от возмездия. Каким бы неправильным, жестоким оно ни было.

— Зачем, Шания? Скажи, и я постараюсь тебя понять. Он тебе изменил? Он тебя обидел? Ударил? Ты защищалась? Он отказался жениться? Признать своим ребенка?

— Он не знал, — прошептала я, чувствуя, как на глаза накатывают слезы.

— Что? — переспросил Вилард.

— Он так и не узнал, что у нас мог бы быть ребенок, — пояснила я, отворачивая лицо от испытывающего пронзительного взгляда.

— Нет! Смотри на меня! Слышишь? Смотри, и отвечай! Не смей от меня отворачиваться! — Вилард повернул мое заплаканное лицо к себе, пальцы коснулись мокрых щек. — Что он тебе сделал? Скажи, и мы навсегда оставим этот разговор. Я найму хорошего адвоката, и он попробует тебе смягчить срок.

Я вспомнила схожее с этим предложение генерала Росса и не смогла не оценить всей иронии происходящего. На одной чаше весов довольно комфортная, но недолгая жизнь, на другой — быстрая и тяжелая смерть. Хотя, вряд ли Вилард так легко позволит мне умереть. Если его пустили в мою камеру, у него наверняка неплохие связи. Значит, на меня станут давить. Боже! Сколько мне еще придется выдержать?

— Сегодня я уйду, но буду приходить к тебе каждый день, и задавать один и тот же вопрос. Я не перестану этого делать, пока ты не расскажешь мне все! Иначе…

Он замолчал, на его хмуром лице промелькнула гамма чувств.

— Иначе ты пожалеешь, что когда-то встретила моего брата и заставила его себя полюбить.

Он вышел, за ним закрылась дверь. Шаги охранника раздались следом, а я тихонько вздохнула, прислонившись затылком к стене. Еще один день! Целый день отсрочки. А что дальше?

Он снова пришел, а затем еще раз и еще. И задавал один-единственный вопрос. А я, обливаясь слезами, не знала, что на него ответить. Мне казалось, что в камере мы не одни и кто-то там, прильнув к экрану, с нетерпением дожидается моей капитуляции. Признавшись Виларду во всем, я фактически признаюсь в том, что не должно быть известно никому. Пока что у них есть догадки… нет, не так, они уверенны в том, что мне все известно. Но они упустили момент передачи компромата, они не знают, есть ли еще у меня эти документы, и кому бы я могла их передать.

Знает ли Адриан что играет на руку моим мучителям? И если да, означает ли это его участие в заговоре? Рейн… Рейн ничего об этом так и не сказал. Лишь признался в легкой зависти к брату. Превзойти его стало навязчивой идеей. Возможно, что старший Вилард чист. Но это не облегчает мою жизнь.

Когда Вилард не пришел на следующую ночь, я даже обрадовалась. Мне давно стало понятно, что его визиты для меня намного хуже пытки, что устроил генерал Росс. Но радость была недолгой. Через два дня он появился снова. Мне не нужно было даже оборачиваться на скрип двери, чтобы понять, кто меня посетил. Только на этот раз шаги Виларда звучали по-другому. Как-то гулко, тяжело. Когда за ним заперли дверь, я уловила запах алкоголя. Он пил? Медленно обернувшись, поняла, что такого состояние можно было достичь не за один день. Острый злой взгляд способен был заморозить на месте или заставить обратиться в бегство. Но мне некуда было бежать. Я подавила вздох и приготовилась к новым неприятностям, понимая, что не ко всему можно быть готовой.