Буря утихла, засыпав ее наполовину. Девушка долго кашляла, отряхивалась, жадно пила. Она с трудом оторвала кувшин от губ, не давая себе сделать лишний глоток. Потом поднялась и шагала к скалам до самой ночи, пока не выбилась из сил. Над головой раскинулся мерцающий алтабас[2] неба, полный серебряных блесток, расчерченный мимолетной бахромой падающих звезд. Вместе с темнотой на тленные земли опустился мертвый покой.

Сиина укладывалась спать, когда ее в очередной раз кольнула тревога. Что-то рядом. Совсем близко. Она вскочила и огляделась.

Неподалеку остывали нагретые за день каменные чешуи. Низкие и плоские, сточенные ветром, засыпанные песком, они могли служить неплохим убежищем для змей. Рядом, под слоями наносов, бугрились кусты тамариска. Почва там рыхлая, пористая. В самый раз для гадов. Сиина не подумала об этом, когда решила остановиться на ночлег.

Она встала и, схватив палку, стала осторожно приближаться. Сердце екало, сжималось, но Сиина заставила себя забыть о нем. Ночные хищники выходили на охоту. Об этом предупреждал громкий шуршащий звук.

Увидев гадину, Сиина отшатнулась. Ей навстречу ползла песчаная эфа – ядовитая змея тленных земель. Из-за нее Иремил лишился левой руки. Когда гадюка укусила прималя, ему ничего не оставалось, кроме как попросить помощи у мертвых. Иремил позволил им забрать руку от кончиков пальцев до плеча, лишь бы яд не разошелся по телу. С тех пор в поврежденной конечности мясо, жилы и кости заменились на пыль.

Сиина не умела говорить с сожженными. У нее была только палка. Хорошая, крепкая палка.

Эфа подползла ближе. Ее было плохо видно на фоне темнеющего песка. Сиина стояла неподвижно, подгадывая момент. Она знала, что эта змея не из медленных. Она питалась грызунами и ящерицами.

Гадюка угрожающе поднялась и распахнула пасть. Страх сдавил виски. Змея ринулась на Сиину, но за миг до этого предупрежденная Целью девушка отпрыгнула и с размаху ударила эфу по плоской голове. Ударила еще и еще. Потом придавила ядовитую пасть и, морщась от отвращения, отделила голову от туловища тупым ножом.

Кровь была мерзкой, липкой. Сиину трясло, но она схватила холодную, шероховатую змеиную тушу, сняла с нее шкуру, как чулок, выпотрошила и вычистила. Выкидывать ничего не стала – шкура сгодится для веревки, а внутренностями можно приманивать рыбу в реке. Мясо пришлось есть сырым, зажмурившись и почти не жуя. Оно было не таким уж противным, и Сиина глотала кусочек за кусочком, думая об Астре. Она выживет с помощью самой смерти. Она обещала ему.

* * *

Под землей холодно и сыро. Сотни луковиц пустили корни. Влажные, разделенные на мириады ворсинок, они впитывали Астре и поднимали по стеблям, чтобы напоить распустившиеся белые венчики.

Нет рук, нет культей, нет преград.

Больше не калека. Не безногий уродец. Не порченый. Не чье-то бремя.

Просто вода.

Сок в тончайших прожилках лепестков, просвеченный солнцем, иссушенный ветром, испаренный теплом – вот кто он теперь.

Астре был всюду. Растворялся в каплях на дне глиняного колодца среди крупинок песка. Тек подземной рекой в недрах почвы. Терялся среди туманов, пришедших под утро со стороны моря. Блестел росой на шалаше и бурой гриве травинок. Поднимался к далеким облакам и взирал с высоты на алую в лучах рассвета пустыню.

Где-то там шла Сиина. Астре ощущал прикосновение ткани ее платья. Цветы клонились к сестре. Грубая материя царапала лепестки. Пыльные ботинки мяли венчики и вдавливали Астре в песок.

Он стал влагой на щеках Сиины. Соленой и горькой, переплетенной с болью. Сколько тяжелых чувств! Мальвии трепетали от расходившихся вокруг волн отчаяния.

«Не надо».

Астре ласкал руку сестры. Касался ее нежными цветами.

«Не надо, не плачь».

Цеплялся за подол.

«Не кори себя ни в чем».

Шептал влажным ветром, развевая пряди соломенных волос.

«Не кори, слышишь?»

Катился слезами и замирал на ресницах.

Астре неотступно следовал за сестрой. Влагой под подошвами от раздавленных цветов, нектаром вдоль рукавов, крошечной каплей в брюшке мухи, напившейся из венчика мальвии и теперь сидевшей на платке Сиины.

Астре хотел остаться рядом и окружить сестру водой. Впитаться в поры на коже, разбавить густую кровь. Сиина никогда больше не будет страдать от жажды. Астре не позволит.

Но живая Хассишан скоро закончилась, и он закончился вместе с ней. Натянулись до предела невидимые нити, удерживавшие Астре. Он пытался оборвать их, но без толку. Ветер не нес его дальше цветочного поля. Сестра отдалялась, становилась крупинкой на фоне пустоши. Астре вился за ней тонкими усиками, пытался догнать туманом. Но даже муха, выпившая его, не полетела за Сииной. Она уселась на лепесток, потирая лапки. В фасеточных глазах сотню раз отразился силуэт далеко ушедшей сестры.

Астре метался от одного края оазиса к другому, не понимая, что его держит, пока не добрался до собственного неподвижно лежащего тела.

Муха опустилась на холодную щеку. Здесь удобно. Мягкие волоски почти не мешают передвигаться. И не сдувает теплый ветер из ноздрей.

Астре с трудом вспомнил, что живым нужно дышать. И нужно, чтобы сердце билось, перекачивая кровь. Иремил побывал внутри себя. Он много чего видел. Пузырьки легких и волосяные луковицы. Гладкие хрящи и отходящие от зубов нервы.

Астре не нравился этот пустой, неудобный сосуд. Он пытался оборвать связь с ним и улететь далеко на север, куда ушла Сиина. Внутри тесно и тяжело, для каждого движения приходится напрягать мускулы. И никакой свободы – не взвиться ввысь, не побывать там, где хочется.

Астре не знал, сколько времени провел в ловушке, но, когда цветы начали вянуть, он понял, что закончились вторые сутки.

Скоро затмение!

Лепестки ощутили трепет. Зыбкие волны предвкушения исходили от каждой капельки.

Тюрьма обратится пеплом! Он станет свободным!

И почему Иремил так долго держался за эту ненужную оболочку?

Для чего возвращался в нее раз за разом?

Ради… кого…

Астре замер в утихшем ветре.

Семья…

Это из-за них он сохранил сознание, даже растворившись в пространстве. Тело держало дух Астре, потому что иначе его не станет. Вода продолжит испаряться и течь, бродить окрест туманами и проливаться дождем. Но Астре забудет, кому и зачем должен помогать.

Эта мысль здесь – в его теле.

Не живое и не мертвое, оно напоминало лепесток, отделившийся от бутона и упавший в реку. Астре давно бы уплыл от берега и влился в бурное течение, но держался на тонкой паутинке. Оборви ее – и лепесток тотчас поддастся движению воды, наполнится забвением и пойдет ко дну. Но пока он лежит на поверхности. На грани миров.