– Господи, – повторяла она, отшатываясь. – Господи. Господи.

Впрочем, на лице незнакомки ужаса не было; только радость. По бледным щекам сбегали слезы радости от воссоединения, капая в плавильный котел преображения на руках. Лори отвернулась к свету. После сумрака помещения он ослепил. Она на мгновение потеряла ориентацию и закрыла глаза, чтобы дать себе передышку как от событий в гробнице, так и от солнца.

Снова открыла, услышав всхлипы. На сей раз не женщины, а ребенка, девочки четырех-пяти лет, лежащей нагишом на месте месива трансформации.

– Бабетта, – сказала женщина.

«Невозможно», – ответил рассудок. Худое бледное дитя не могло быть зверьком, спасенным из-под дерева. Это какая-то ловкость рук или дурацкая иллюзия, воображенная самой Лори. Невозможно; все невозможно.

– Она любит играть на улице, – говорила женщина, поднимая взгляд с ребенка на Лори. – А я говорю ей: никогда, никогда не играй на солнце. Никогда. Но она ребенок. Она не понимает.

«Невозможно», – повторил рассудок. Но глубоко внутри Лори уже бросила попытки отрицать. Животное было реальным. Трансформация была реальной. Вот перед ней живая девочка, хнычущая в руках матери. Тоже реальная. Каждый миг, потраченный на упрямое отрицание известного, – миг, украденный у понимания. То, что ее мировоззрение не способно вместить такую загадку, не разошедшись по швам, – проблема самого мировоззрения, причем отложенная до следующего дня. Пока что просто хотелось выйти на солнце, куда, она знала, побоятся последовать оборотни. Не смея отрывать от них глаз, пока не окажется на свету, Лори нащупала стену, чтобы та направила нерешительное отступление. Но мать Бабетты хотела ее задержать.

– Я вам обязана… – говорила она.

– Нет, – ответила Лори. – Я ничего… не хочу… от вас.

Ее подмывало выразить свое отвращение, но сцена воссоединения перед глазами – дочь, что тянется к подбородку матери, унимающиеся всхлипы, – была столь нежна. Брезгливость сменилась изумлением, страхом, замешательством.

– Позвольте вам помочь, – сказала женщина. – Я знаю, зачем вы пришли.

– Сомневаюсь, – сказала Лори.

– Не тратьте здесь время, – ответила женщина. – Здесь вас ничего не ждет, Мидиан – дом Ночного народа. И только его одного.

Ее голос стал тише – едва различимым шепотом.

– Ночной народ? – громче переспросила Лори.

Женщина болезненно поморщилась.

– Ш-ш-ш… – сказала она. – Мне нельзя рассказывать. Но я вам обязана – хотя бы этим.

Лори передумала ретироваться. Инстинкт велел подождать.

– Вы знаете человека по имени Бун? – спросила она.

Женщина открыла рот для ответа, и в ее лице смешались противоречивые чувства. Ей хотелось сказать, это было ясно; но не давал страх. Не суть. Ответом стало одно уже колебание. Она знает Буна – или знала.

– Рейчел.

Голос поднялся из двери, ведущей под землю. Мужской голос.

– Уходи, – потребовал он. – Тебе нечего сказать.

Женщина взглянула на лестницу.

– Господин Лайлсбург, – сказала она формальным тоном. – Она спасла Бабетту.

– Мы знаем, – последовал ответ из темноты. – Мы видели. И все же ты должна уйти.

«Мы», – подумала Лори. Сколько же других там, под землей; сколько их еще в этом Ночном народе?

Черпая уверенность в близости открытой двери, она бросила вызов голосу, пресекавшему ответ ее осведомительницы.

– Я спасла девочку, – сказала она. – Кажется, я что-то за это заслужила.

Молчание во тьме; затем посреди нее разгорелась точка горячего пепла, и Лори осознала, что господин Лайлсбург стоит почти наверху лестницы, где его должен бы освещать свет снаружи, пусть и слабо, но вокруг него отчего-то сгустились тени, оставляя невидимым, не считая сигареты.

– У ребенка нет жизни, чтобы ее спасать, – сказал он, – но то, что есть, – все ваше, если хотите. – Он помолчал. – Хотите? Если да – берите. Она принадлежит вам.

Мысль о таком обмене ужаснула.

– За кого вы меня принимаете? – сказала она.

– Не знаю, – ответил Лайлсбург. – Это вы требуете вознаграждения.

– Я прошу только ответы на вопросы, – возразила Лори. – Мне не нужен ребенок. Я не дикарка.

– Нет, – мягко произнес голос. – Нет, вы не такая. А теперь идите. Вам здесь делать нечего.

Он затянулся сигаретой, и только в ее крошечном огоньке Лори разобрала черты говорившего. Она уловила, что в этот момент он раскрылся добровольно, сбросил завесу тени ради пригоршни мгновений, чтобы встретиться с ней глаза в глаза. Как и Рейчел, он был истощен, тем заметнее из-за более крупных костей, более внушительной облицовки черепа. Теперь, на фоне глубоко запавших глаз и неказистых мышц под пергаментной кожей, господствовал склон его чела – хмурого и болезненного.

– Этого не должно было случиться, – сказал он. – Вы не должны были видеть.

– Я знаю, – ответила Лори.

– Тогда вы знаете и то, что разговоры об этом повлекут страшные последствия.

– Не угрожайте мне.

– Не для вас, – ответил Лайлсбург. – Для нас.

Она почувствовала укол стыда из-за своего недопонимания. Не она здесь уязвима – та, кто может ходить под солнцем.

– Я ничего не скажу, – обещала она.

– Я вам благодарен, – сказал он.

Он снова затянулся, и темный дым заволок его лицо.

– То, что внизу… – произнес он из-за пелены, – …остается внизу.

В ответ на это Рейчел тихо вздохнула, глядя на дочь, которую покачивала в руках.

– Идем, – сказал ей Лайлсбург, и скрывавшие его тени стронулись вниз по лестнице.

– Мне пора, – сказала Рейчел и повернулась за ним. – Забудьте, что вы здесь были. Вам здесь нечего делать. Вы слышали господина Лайлсбурга. То, что внизу…

– …остается внизу. Да, я слышала.

– Мидиан – для Ночного народа. Вы здесь никому не нужны…

– Просто ответьте, – потребовала Лори. – Бун здесь?

Рейчел уже была на лестнице и начинала спускаться.

– Он здесь, да? – сказала Лори, забыв о защите открытой двери и бросаясь за Рейчел. – Это вы украли его тело!

Ужасный макабр, но казавшийся логичным. Эти обитатели гробниц, этот Ночной народ не дает Буну обрести покой.

– Украли! Вы его украли!

Рейчел остановилась и оглянулась на Лори – ее лицо едва ли можно было разглядеть в черноте спуска.

– Мы ничего не крали, – ответила она беззлобно.

– Тогда где он? – потребовала Лори.