Тогда речь шла о любви и морали межполовых отношений, но и ко всему другому слова Эдика подходили. Павел подумал, что христианская позиция была не менее жестокой с точки зрения современного человека, к тому же ужасно глупой. Попы столетиями дурили людям головы, чтобы заставлять нести в церковь последние нажитые копейки. Сначала было детство человечества, и мораль была первобытной, потом наступила юность, и мораль сделалась христианской, а теперь человечество вошло в эпоху зрелости, и мораль разделилась на классовую и капиталистическую. По сути, империалисты опираются на старую, христианскую мораль, а потому неизбежно проиграют, как дети во всех играх проигрывают взрослым. Классовая мораль более практична, а потому более жизнестойка. Когда наступит эпоха мудрой старости человечества, вся мораль будет классовой. Или, может быть, коммунистической, поскольку классов уже не будет.

Вспомнилось, как отец журил бабушку за то, что та по старинке воспитывала внуков на христианской морали. Отец для Павла был непререкаемым авторитетом и всегда придерживался классовых позиций. Но вот смог бы он резать ножом дочь бая и жену главаря бандитов? Для спасения тысяч дехкан в долине, скорее всего, смог бы. А вот в себе Павел не был уверен.

«А может быть, это они правы. Закалки во мне нет, – подумал он. – И праведной ненависти к классовому врагу».

– Пойду рацию послушаю, – сказал Гринберг, поднимаясь и отряхивая снег со штанов.

Через минуту он высунулся из люка и радостно сообщил:

– Товарищи Пантелеев и Дроздов сейчас в пяти километрах от нас! Там дорога.

– И что нам, пять километров по снегу идти? – испугался Стаднюк.

– Не трусь! Дроздов говорит, что зенитчики дали им егерские лыжи. Через час Пантелеев с двумя запасными парами лыж дойдет сюда и по компасу отведет нас к машине. За костер ничего не сказали, значит, давай греться перед дорогой.

29 декабря 1938 года, четверг.

Подмосковье. В пяти километрах

от упавшего стратостата

Выключив рацию, Дроздов выбрался из машины и задумчиво посмотрел на небо.

– Повезло тебе, Пантелеев, – произнес он. – Метели не будет.

– Зато мороз еще пуще ударит, – буркнул председатель аэроклуба, примеряя непривычные лыжи.

Были они короткими, широкими, а снизу обитыми лисьей шерстью. При скольжении вперед волоски сглаживались, а при попытке скольжения назад топорщились, позволяя ходить без лыжных палок, отталкиваясь прямо от снега.

Пантелеев приладил к унтам крепления и попрыгал на месте.

– На таких быстро дойду.

– Нравятся? – глянул на него Дроздов. – Вот и ладненько.

– Мне только не нравится, чем ты за них расплатился с зенитчиками, – вздохнул председатель. – Обещал ведь не травить никого моим спиртом! На мою ведь душу тоже грех!

– А ты что, богобоязненьким стал? – усмехнулся Дроздов. – Или мало народа в Гражданскую на тот свет отправил? А? Думаешь, я не знаю, как ты жену Черного Рашида заживо выпотрошил?

– Это не я! Это Гринберг!

– А ты не знал?

– Да иди ты! – разозлился Пантелеев. – То была вражья сучка, байская дочь, а ты красным зенитчикам прямую дорогу на тот свет обеспечил. Выпьют ведь метанол, и хана!

– Остынь, – спокойно ответил Максим Георгиевич. – О твоей, между прочим, шкуре пекусь. А то ты стратостат спишешь, как пропавший без вести, а эти ребятки отрапортуют, что взяли пеленг на Эс-четвертый. Пусть они лучше выпьют последний раз и уснут навеки. Их долг – умирать за счастье трудового народа и товарища Сталина. Что они и сделают. Потому что моя операция имеет для трудового народа наиважнейшее значение. Все, Пантелеев, кончай языком трепать, а то горло на морозе простудишь.

– Тяжелая ведь от метанола смерть! Лучше бы пристрелил.

– Сам-то хоть подумал, что сказал? Стрельбу в части устроить? Нападение? А так – шито-крыто. Чей спирт, откуда? Никто концов не найдет. Все, давай. Ни пуха тебе.

– К черту! – Пантелеев закинул за спину мешок с двумя парами лыж и соскользнул с дороги.

– Погоди! – остановил его Дроздов. – На, возьми-ка. А то чем уговоришь Гринберга остаться?

Он протянул председателю свой револьвер.

– Эх, лыжи лишние только зря тащить! – засовывая оружие в карман, посетовал Пантелеев и тяжко вздохнул.

– Хочешь, чтобы Гринберг тебя из «маузера» грохнул? – удивился Дроздов непонятливости председателя клуба. – Увидит, что лыжи только для Стаднюка, сразу все поймет. Он ведь лиса стреляная. Осторожнее с ним.

– Доверяет он мне, – вздохнул Пантелеев.

– Ага, – усмехнулся Дроздов. – Оба вы друг другу доверяете. Катись давай!

Он слегка подтолкнул председателя в спину. Тот протиснулся через кустарник, выбрался на просеку и заскользил по насту в сторону упавшего стратостата.

Ему давно не приходилось ходить на лыжах, а на таких, как сейчас, он вообще никогда не стоял, но наст держал хорошо, и Пантелеев довольно быстро продвигался к намеченной цели. Иногда он останавливался, сверяя путь по азимуту артиллерийского компаса. Яркая луна освещала мрачный ельник, бросая зыбкие тени на искристый снег.

Есть немало людей, которых ночью в лес палкой не загонишь, даже если их хорошенько вооружить. Пантелеев относился к другой породе – он обладал столь скудным воображением, что обычные человеческие страхи проходили мимо его сознания. Если он и боялся чего-то, то не таинственного, а врага из плоти и крови. Во время борьбы с памиро-алайскими басмачами он ночевал в горах, где водятся снежные барсы, и в долинах, где на человека может напасть огромный волк-одиночка. Россказни же о злых духах, которыми потчевали его местные, не производили на Пантелеева никакого впечатления. Как большевик и материалист, он старался всем таинственным проявлениям давать достойное научное объяснение, хотя был не слишком образован. Поэтому посвист ветра, таинственный скрип деревьев и уханье ночных птиц не могли отвлечь его от главной цели – увязшего в нескольких километрах стратостата.

Минут через сорок Пантелеев в очередной раз остановился свериться с компасом. Он разогрелся и пыхал плотным облаком пара, выбелив инеем воротник. Решив, что до стратостата уже, должно быть, рукой подать, Пантелеев вынул из заплечного мешка ракетницу, зарядил патрон и пальнул в небо алой звездочкой. Не прошло и полминуты, как из-за дальней рощицы хлопнули три пистолетных выстрела – Гринберг ответил в воздух из «маузера».

– Вот и замечательно, – вздохнул председатель аэроклуба.

Он заткнул ракетницу за пояс, выбрался из просеки и побежал между разлапистых елей к близкой уже цели. Однако снежная целина держала плохо даже на лыжах, Пантелеев пару раз глубоко провалился и решил обойти стороной неудобное место. Между елей он запетлял и вынужден был пустить вторую ракету – после отклонения с азимута компас не мог помочь. Гринберг подал ответный сигнал еще тремя выстрелами.