своего коня напоил» (Онч. 8. См. 1); «квас пил, да квасницу не накрыл» (Эрл. 28); «мою квашню раскрыл, не покрыл, две полушки на смех положил» (Аф. 104 f); своеобразная, но в том же плане формула у Чупрова: «кака ле собака наблевала и не охитила» (Онч. 3). Формула Семенова очень изящна: «мне не то дорого, что коня напоил, а то дорого, что колодцика не прикрыл».

Замечательный зачин, обративший на эту сказку общее внимание исследователей, является одной из сказочных формул чудесных предметов, использованной здесь в виде зачинной присказки. Обычно она встречается в тексте (см. примеч. к № 2). Не сказалось ли здесь влияние пушкинского «Пролога», с которым мог каким-либо путем познакомиться сказитель во время своих многочисленных скитаний или услышать от местных ребят-школьников?

9. Купець богатой. По каталогу Н. П. Андреева эта сказка отнесена к типу «Муж на свадьбе жены» (№ 891), что конечно, ошибочно, так как последний сюжет является только эпизодом заключительной части, несомненно, занесенной в сказку извне, и свидетельствует о влиянии былинной традиции. Обычно тексты этого типа не знают такого конца. Основной же тип сказки — сюжет мудрой жены и выполнение с ее помощью трудных задач. С этим часто сочетается, как и в данном тексте — мотив отнятия жены. Пример — песня о Даниле Ловчанине.

По каталогу Aarne эту сказку было бы правильно обозначить 465 А. Сюда относятся: Аф. 122, 123, 124 и вар.; Худ. III, 85; Сд. 9; Онч. 116, 151 (отчасти 57); Вят. Сб. I, 32; Сок. 59; См. 4; Аз. I, 10. Обычно добывание жены происходит на охоте: молодец хочет стрелять птицу, она оказывается девушкой (так Аф. 122 a. Ск. 59 и др.), в тексте Худ. — утица на воде. В ряде вариантов молодец подсматривает купающихся лебедиц-девушек, у одной из них ворует платье и т. д. (Аф. 122 б, Вят. Сб. I, 32 и др.), есть и другие формы добывания. Покупка жены имеет место только в двух вариантах: См. 4 (из Арханг. губ.) и Аз. I, 10 (из Сибири). Героем сказки является, по большей части, купец или солдат, стрелец. Несомненно, что эта сказка сложилась или, вернее, получила свое оформление — сюжет известен и на Западе — в буржуазно-купеческой среде: ее направленность — против правящей знати, врывающейся в семейную жизнь городской буржуазии. Позже она подвергается сильной солдатско-крестьянской обработке, пример чего дает и текст Семенова.

СКАЗКИ Е. М. КОКОРИНА (ЧИМЫ)

Е. КОКОРИН (ЧИМА СЛЕПОЙ)

КОКОРИН Ефим Максимович, по прозвищу Чима — крестьянин села Кежмы, Енисейской губ. (на р. Ангаре — 750 км. от впадения ее в Енисей).

От него записано всего две сказки, и т. о. репертуар его не выражен даже и с приблизительной полнотой. Однако и то небольшое количество записей его сказок, которым мы располагаем, обнаруживает изумительное мастерство и яркое художественное своеобразие сказителя. Блестящую характеристику Чимы, как сказителя и художника, дал А. А. Макаренко в своей статье, предпосланной текстам енисейского сказителя. «Это был пожилой крестьянин-старожил, полный слепец с ранних годов женитьбы, крайне бедного положения, поддерживаемый трудами своей жены и сына, которые вели скромное сельское хозяйство. Это был доброй души человек, приветливый, полезный для окружающих своим острым умением вести на память календарное днеисчисление. У Чимы имелся, кроме того, богатый запас поговорок, загадок, задач, присказок, песенного и сказочного материала, а главное, он обладал живым воображением, горячей фантазией и незаурядной плавностью речи, чем положительно увлекал своих слушателей. Они собирались то к нему в избу, то приглашали его на устроенное где-нибудь собрание. Чима занимал их побасенками, сказками. Так коротали кежемцы долгие темные зимние ноченьки.

«Еле-еле горит своим фитильком крохотная лампочка без стекла, стоя на вбитой в стенку полочке. Сизые волны махорочного дыма, пар от людских тел и копоть лампочки почти заволакивают ее слабый свет. Тесно набились в небольшую избу взрослые и малые. Размякли и разопрели они, сидя в своей лопоте (одежде), подогретые топившейся железной печкой и близким соприкосновением друг к другу. Иные из них уже прикурнули и спят. Остальные с несказанным вниманием и жадным любопытством дослушивают рассказ о необычайных перипетиях сказочного героя, который для них, людей с примитивною мыслью и непосредственными чувствами, в данное время являлся чуть-ли не реальной личностью, а его похождения — как бы осколком действительности, но удивительной, заманчивой, привлекательной своей красочной обстановкой, трагизмом положения действующих лиц, чудесными оживаниями и благоприятным исходом в конечном результате. Более экспансивные, не могущие владеть собственным спокойствием, то и дело подавали реплики и вставляли свои комментарии в особо, по их мнению, поразительных местах сказки. Да и сам Чима, в одном случае, как красноречивый «посказатель», в другом, поддавшись невольно очарованию сказочного повествования, то делал многозначительную паузу, запускал понюшку табаку в свой нос, заимствуя из своей или предупредительно предложенной соседом тавлинки, то изменял интонацию голоса, из ровного повествовательного тона переходил на мрачный или повышенный и живой, чем производил неотразимое впечатление на слушателей, психологию коих Чима изучил вполне».

«Представление у него о сказке было самое реалистическое. Свое отношение к ней он выразил однажды в стильной поговорке: «песня — быль, сказка — врач». Несмотря на это, он ценил народный сказочный вымысел, как продукт вольного творческого человеческого ума, перед которым он, по своему, преклонялся и как сюжет многообразного воображения, на канве которого и его, Чимы, фантазия могла, не стесняясь, вышивать цветистые узоры собственных картин и положений... В сказке он упражнял свою речь, красовался ее благозвучностью и гладкостью или рифмой, вычурностью и образностью выражений, которые он сам творил или черпал в сказочном стиле неведомого творца. Способ изложения сказки показывал уменье Чимы распорядиться сказочным материалом так, чтобы видны были и начало и конец сказки, да и середка стояла бы у места, в непосредственной связи с предыдущим и последующим» («Жив. Стар.» 1912, II—IV; стр. 353—354).

Е. М. Кокорин (Чима слепой).

Как уже сказано, от Чимы записано и опубликовано две сказки: «Иван-Кобыльников сын» и «Иван-царской сын золотых кудрей (он 30 лет в рыбе был)». Любопытен этот выбор сюжетов, с которых он начал свои рассказы. Известно, что хорошие сказочники, по большей части, начинают сообщение своих текстов с тех сказок, которые они почему-либо более любят или считают более интересными и значительными. Обе рассказанные им сказки объединены одной темой: это — сказки о чудесно родившихся сыновьях, один от кобылы, другой — от рыбы. Здесь сказалась тесная связь со средой,