23 часа,

в общежитии интернов

– Сегодня утром одна пациентка привела ко мне своих детей с насморком, – продолжала Фроттис. – Я ей говорю, что это “скорая”, а не кабинет семейного доктора. Пусть пойдет к лечащему врачу. Она отвечает: “Я так и сделала”.

Мамочка привела к врачу своих ребятишек трех и семи лет. Приемная была битком набита. Доктор опоздал на два часа.

Дверь отворилась. “Месье Татийон, ваша очередь”, – позвал врач. Месье Татийон поднялся, продефилировал мимо Мамочки и, входя в кабинет, бросил: “Между прочим, вы опоздали на два часа”.

Толпа заволновалась. Врач, указав пациенту на дверь, проговорил: “Выйдите!” – “Что?” – “Я вам сказал, выйдите немедленно. Придете в другой раз”.

Врач окинул взглядом очередь в приемной и произнес: “Я тут подумал. Уходите все. Выметайтесь отсюда! Видеть вас не хочу. Всех! Достали. Не могу больше. Идите вон и не возвращайтесь в мой ка бинет”.

Толпа снова заволновалась. Никто не сдвинулся с места. Врач заорал: “ВЫ ГЛУХИЕ? Я СКАЗАЛ, ВЫМЕТАЙТЕСЬ ВСЕ ОТСЮДА! ВЫМЕТАЙТЕСЬ! БЫСТРО! ВОН! ВСЕ!”

Доктор сорвал с руки часы, бросил их на пол и принялся яростно топтать.

Мамочка подхватила своих чад и смылась.

Пока я их осматривала, она повторяла в испуге: “Нет, я туда больше не пойду!”

– Я бы на ее месте тоже не пошел, – одобрительно произнес Пуссен.

– Врачи тоже могут заболеть. Горят на работе, – пояснила Амели. – А кто будет лечить врачей? Кошмар какой-то, burn out[31]. Что вы сделаете, если лет через двадцать – тридцать однажды утром встанете, чтобы идти на работу, и испытаете отвращение? Посмотрите на наших шефов: им уже все до ручки. Или до лампочки. Некоторые – законченные циники. Другие в депрессии. А кое-кто на грани самоубийства…

– Шеф Покахонтас вам не рассказывала, как тоже выгорела изнутри?

Все повернулись ко мне, удивленно вытаращив глаза.

– В те дни шеф Покахонтас была на пределе: она не могла понять, почему одним пациентам удается выкарабкаться, а другие уходят, ускользают, словно песок сквозь пальцы. Она все меньше понимала, чем занимается. Вставать утром, пытаться отсрочить неизбежное, прилагая неимоверные усилия, ложиться спать и назавтра начинать все сызнова. Покахонтас казалось, что она каждый день вкатывает в гору невероятно тяжелое ядро, а вечером видит, как оно скатывается вниз по другому склону горы. Однажды она взяла в больничной аптеке “что нужно” и спрятала в кармане халата.

Среди врачей самый высокий процент удавшихся самоубийств, и вовсе не потому, что их профессия самая суровая. В каждой профессии есть своя прелесть. Врачи просто точно знают, “что нужно”, потому и процент самый высокий.

– Доктор Роншар, онколог – слепой, помните? – спас ей жизнь, не подозревая об этом. Он позвонил ей, обсудил одного пациента и по ходу разговора заметил: “Кстати, мы с нашими говорили о тебе сегодня утром. Всем очень нравится твой подход к делу. С твоими пациентами всегда все понятно. Работать с тобой – одно удовольствие”. И нажал отбой. Шеф Покахонтас довольно долго стояла с трубкой в руке, потом вернула снадобье в аптеку и пошла работать.

Иногда “что нужно” – это самая малость, например, просто нужное слово в нужный момент.

– Твои печальные истории – просто тоска! – вздохнула Фроттис. – Если мы сейчас же не сменим тему, пойду спать.

Амели вступилась за меня:

– Он не может быть объективным. По крайней мере сейчас.

Она, как всегда, была права. Я почувствовал раздражение. Ее сменила Бланш. Она взглянула на меня, и ее глаза говорили: “Пора тебе пересмотреть свои взгляды и избавиться от черных мыслей, я бы ради этого пригласила тебя к себе, но мы уже пробовали, ничего тогда не получилось”.

Она тоже была права.

Всему свое время. Время вести тоскливые беседы, время чувствовать биение жизни. Тереться друг о друга с единственной целью – почувствовать, что ты живой, – это в меню ужина не входило.

Три женщины, три истины:

• я навожу тоску;

• я необъективен;

• сегодня мне ничего не светит.

До чего же женщины отвратительны, когда они правы.

23 часа,

наверху

38,4 °

38,6 °

38,7 °

38,9 °

У Жар-птицы поднималась температура.

Полночь,

в общежитии интернов

Бланш немного выпила, раскраснелась и попыталась меня задеть, язвительным тоном обвинив в сексуальной незрелости. Потому что я вожу в общежитие девчонок, а иногда и мальчиков. Я ей ответил, что у нее нет вообще никакой сексуальности. Я прославляю жизнь как могу. Получаю удовольствие сам и призываю к этому ближних: жизнь одна.

Мне двадцать семь лет, и у меня простое правило: по четным дням – девочки, по нечетным – мальчики.

Я неукоснительно следую этому правилу. Очень важно быть пунктуальным и иметь четкие ориентиры! Накануне вечером было пятое число, мне попалась восхитительная девушка. Мне пришлось ждать полуночи: потом я ее склеил и увел к себе. Уже наступило шестое число, так что правило я не на рушил.

Однажды было так: нечетный день, два часа, полуночи ждать уже поздно, сногсшибательная блондинка. Я кусал ногти, соображая, как обойти мое дурацкое правило. Через некоторое время к ней подсел красивый блондин. Жизнь устроена недурно: это был брат блондинки.

– Болезнь – прилипчивая штука. Выйдя из больницы, я должен почувствовать себя живым, прикоснуться к коже без ран и рубцов. Мне нужно обнимать тело, не требующее от меня милосердия, хотя, может быть, его желает, смотреть в глаза, которые не плачут, целовать губы, из которых не сыплются жалобы. Не хочу больше видеть человеческие страдания. Хочу здоровых удовольствий, полнокровной чувственности… По-моему, жизнь следует превратить в парк тантрических развлечений. – Я рассмеялся и добавил: – В общем, я вас достал!

Бланш показала на здоровенное пятно у меня на шее:

– А засосы-то тебе зачем?

Я дидактическим тоном объяснил:

– Затем, чтобы напоминать вам каждый день, что есть иные способы заработать гематомы, кроме ДТП или превышения дозы антикоагулянтов.

Для многих интернов пограничное состояние сексуальной жизни – что-то вроде необходимого вводного курса. Среди нас есть те, кто не делает ничего, те, кто делает слишком много, те, кто коллекционирует приключения, и те, кто накрепко привязывается к одному человеку, как рак-отшельник к своей раковине.