Называть ли эту теорию теорией предельной производительности или нет – вопрос личных терминологических предпочтений[106]. Парето ограничил ее этим смыслом и в течение нескольких лет после издания «Курса» становился к ней все более враждебен, пока не объявил ее ошибочной. Он явно находился под впечатлением, что опроверг или как минимум перерос эту теорию, примерно так же, как считал, что опроверг или перерос теорию предельной полезности. Его блестящая теория издержек, которая, среди прочего, выручает уязвимые азбучные теоремы о том, что в условиях совершенного равновесия или совершенной конкуренции цены должны равняться предельным издержкам, а общая выручка должна в то же время равняться общей сумме издержек, позволяет нам проверить это утверждение[107]. Настолько, насколько производительные комбинации зависят от экономических соображений (ведь, в конце концов, прояснять экономические соображения – это дело экономистов), разница по сравнению с обычной теорией предельной производительности невелика. Но Парето учит нас, как справляться с отклонениями от этой теории, которые происходят вследствие технологических и общественных ограничений. При этом, как и всегда, он делает и кое-что еще: неизменно ссылается на других авторов и другие области.

Нет ничего удивительного в том, что экономисты часто обращаются к социологическим вопросам. Значительная часть их работы – практически все, что говорится об институтах и силах, формирующих экономическое поведение, – неминуемо заходит на территорию социологической науки. Поэтому на пересечении двух наук развилась некая ничья или общая территория, которую можно назвать экономической социологией. Более или менее важные элементы этой науки можно найти практически в любом трактате или учебнике по экономической теории. Но помимо этого многим экономистам, особенно тем, кто строго проводил границы экономической науки, приходилось заниматься и чисто социологическими исследованиями. «Теория нравственных чувств» Адама Смита и «Закон власти» (Gesetz der Macht) Визера являются выдающимися примерами таких исследований. Но найдется немного великих экономистов, которые бы посвятили такую значительную часть своих сил, как Парето, тому, что можно посчитать второстепенной деятельностью, и совсем уж немногие сумели заработать международное признание достижениями в этой области. Однако достижение Парето в области социологии трудно охарактеризовать и оценить. Те громкие похвалы одних читателей и враждебные комментарии других, которые одинаково часто звучали в его адрес, можно понять, но нельзя принять всерьез, потому что ни те, ни другие в большинстве случаев не являются научными. Чтобы составить удовлетворительно полное мнение о деятельности Парето в этой области, пришлось бы рассмотреть несколько книг и большое количество газетных статей, но нам достаточно будет «Социалистических систем», «Учебника» (особенно глав II и VII) и «Трактата общей социологии».

Начнем с тех двух аспектов социологической теории Парето, которые очевидны и легко поддаются описанию. Во-первых, хотя Парето-экономист в течение своей долгой жизни занимался множеством совершенно конкретных и практических вопросов, его главное чисто научное достижение лежит все же в области абстрактной экономической логики. Вполне понятно поэтому, что он испытывал желание, даже потребность возвести рядом со своими чисто теоретическими построениями здание, в котором нашлось бы место фактам и рассуждениям иного толка, таким, которые помогли бы продемонстрировать, как элементы его экономической теории могут работать в реальной жизни. Во-вторых, как мы помним, в первой половине жизни, во всяком случае, вплоть до отъезда из Италии, Парето со страстным увлечением следил за дебатами на темы экономической и общей политики. Будучи прирожденным мыслителем, он, должно быть, поражался бессилию рациональных аргументов в этих вопросах и, вероятно, задумывался, что на самом деле определяет политические решения и судьбы стран и цивилизаций. Опять же, вполне понятно, что как только Парето всецело посвятил себя размышлениям, он перестал принимать те простые и поверхностные ответы на этот вопрос, которыми мы обыкновенно довольствуемся, будучи погруженными в свои ежедневные занятия, и попытался ответить на него с точки зрения научного анализа. Это означает, что прежде всего социология Парето была социологией политического процесса. Конечно, все, что человек делает, думает или чувствует, все творения его культуры и его отношение к этим творениям – все эти свойства так или иначе учитываются, когда мы размышляем о политическом процессе, который таким образом становится не более чем их особым случаем. Но именно этот особый случай завораживал Парето, и именно ради него он возвел и отделал величественное строение своей социологической теории.

Далее мы обсудим метод Парето, который тоже сравнительно легко описать. Сам Парето не уставал подчеркивать, что лишь применил те «логико-экспериментальные» методы, которые верой и правдой служили ему в экономических исследованиях, к анализу «экспериментально» верифицируемой реальности других аспектов общественной жизни, во всех случаях полагаясь на пример естественных наук. Это, конечно, было чистым заблуждением с его стороны. Легко заметить, например, что Парето широко и не всегда законно пользуется методом психологической интерпретации, у которого в физических науках нет аналога, и что его материал – это, по сути, продукт наблюдения, а не эксперимента, то есть разница с точки зрения метода огромная. Я боюсь, что, пытаясь сформулировать свои методические правила, Парето на самом деле более всего стремился проявить независимость философа, который не хочет идентифицироваться ни с какой партией или верой, ни с какими интересами. Сама возможность такой независимости поднимает известную фундаментальную проблему, справиться с которой Парето было сложно, поскольку он ее не заметил. На самом деле он использовал две разные аналитические схемы. Одну из них можно назвать морфологией общества, она приветствует использование фактов, которые, во всяком случае потенциально, поддаются наблюдению в том же смысле, что и анатомические или биологические факты; вторая принадлежит к области психологии общества. Обе эти схемы действительно иллюстрируются или даже в какой-то степени верифицируются примерами из истории и современной жизни, но ни одна из них даже приблизительно не выводится из этих примеров при помощи «логико-экспериментального» метода: обе отражают крайне личное понимание общественного процесса, обусловленное образованием и происхождением Парето, его опытом и предубеждениями. Родство морфологической схемы с дарвиновской, а социально-психологической – с отдельными частями учения Тарда, Дюркгейма, Леви-Брюля и Т. Рибто очевидно. Еще более очевидна связь обеих схем со свойственным Парето образом мышления, упомянутым в первой части этого эссе, проявившаяся в уничтожающей критике парламентской демократии, – этот образ мышления был антиинтеллектуалист-ским, антиутилитаристским, антиэгалитаристским, а следовательно, в определенном смысле[108] антилиберал ьным. Однако Парето сумел создать из этого вторичного материала нечто уникальное[109].