На самом же деле эти деньги Алексей Яковлевич наскребал по всем своим сусекам да еще подзанял немного у старых товарищей. Отправляясь в далекое путешествие, каким была для него поездка в Москву на похороны Нины, он хотел чувствовать себя уверенно и не бояться, что ему на что-то может не хватить денег. Да еще рассчитывал внучке помочь немного. А здесь вон как все обернулось — Зое нужна помощь совсем иного рода. Случись это все в Мирном, дед бы знал, к кому пойти, что сказать и как поступить, чтобы эти глупые обвинения с нее были сняты. А здесь, в столице, никого у него не было, никаких связей. Был бы хотя бы Андрей на свободе! Уж он-то нашел бы нужных людей для этого скользкого дела, небось все ходы и выходы в столице знает. Но Андрей сам угодил за решетку, и помочь деду было некому.

Рассуждая так, старик неожиданно увидел выход: ему надо ехать в Архангельск, к Нинкиному мужу! Как-то добиться с ним встречи в тюрьме либо воспользоваться тюремным радио и выяснить у зятя, к кому надо обратиться в Москве, чтобы следствие по делу убийства Нины свернуло с неверного пути и чтобы Зойку оставили в покое. Андрей даст ему нужные имена и адреса — а дед не сомневался, что таковые у него имеются, назовет расценки, и тогда он сможет выручить свою внучку из беды. Без помощи и подсказки Алексею Яковлевичу такое дело в незнакомом городе не провернуть, ведь поговорка «Не зная броду, не суйся в воду» здесь действовала во всю полноту своего смысла. Заодно, может, Легостаев просветит его об истинных причинах убийства Нины, если они ему известны.

«Решено, — подумал Алексей Яковлевич, поднявшись с дивана. — Как только закончу похоронные дела, в тот же день еду в Архангельск. Остается только надеяться на благоразумие Зои, что за это время она не попадется в руки милиции. Таки она девочка сообразительная, отсиживается, наверное, в какой-то дыре. Вон как следователя по голове долбанула, значит, знала, что за ней идет охота. Поэтому будет сидеть тихо, пока все не разъяснится».

Дед достал свою записную книжку и попробовал позвонить внучке на мобильный телефон. Там сообщали, что аппарат отключен или находится вне зоны действия сети. Что ж, тем лучше. Это означало, что его девочка прячется. А как только он добьется снятия с нее ложных обвинений, то уж позаботится о том, чтобы газеты растрезвонили об этом на всю Москву. Она прочитает, все поймет, и тогда дед с ней встретится.

Ну а пока надо Нину похоронить. Тут Алексей Яковлевич вспомнил, что пора связаться с похоронным бюро и обговорить все детали, чтобы организовать траурную церемонию — и побыстрее. Старик надеялся, что тех тридцати тысяч долларов, что были у него с собой, должно хватить на все — и на похороны, и на выручку Зои.

«Ах ты, старый сентиментальный черт! — вдруг начал корить себя Алексей Яковлевич. — Ведь не тридцать, а только двадцать пять тысяч-то у тебя осталось! Кабы раньше мне знать, какие тут дела образовались, не стал бы я бабке того мальчонки пять тысяч на его лечение отдавать!» Но вспомнив, как обрадовалась там, в аэропорту, бабка мальчика нежданным деньгам, махнул рукой. Таки вывернется он здесь и без тех пяти тысяч долларов, а пацану они, может, помогут. На крайний случай продаст Нинкины часы и кольцо, которые выдали ему с утра в морге.

Дед полез в карман пиджака, достал оттуда полученные драгоценности. «Часы швейцарские, „Лонжин“, золотой корпус, золотой браслет, стекло сапфировое. На циферблате тридцать два бриллианта. Приблизительная стоимость — десять тысяч долларов. Кольцо золотое, с бриллиантом — около пяти тысяч долларов. Цепочка нашейная, золотая — двести долларов. Браслет ножной, медный, с рисунком, особой ценности не представляет. Больше на убитой никаких драгоценностей не было», — в ушах старика как будто снова зазвучал сухой голос милицейского чиновника, выдававшего ему по описи Нинкины вещи.

«Вот и все, девонька, что от тебя осталось, — грустно думал дед Леша, взвешивая на руке эти драгоценности. — Да и то, может, часы и кольцо продать придется. Но вот этот медный браслетик я сохраню. — Старик покачал головой и печально улыбнулся, припомнив слова чиновника: „особой ценности не представляет“. — Знал бы ты, милицейский лоб, какую такую ценность на самом деле имеет этот дешевый браслетик! Что он таки значил для Нины! И ведь носила его, не снимая, все эти годы!»

Алексей Яковлевич подошел к окну, чтобы на свету как следует рассмотреть украшение. Тонкие металлические полоски браслета были покрыты причудливым якутским узором. Ромбами, зигзагами, какими-то знаками, похожими на кристаллы. Медные звенья потемнели от времени. «Еще бы, сколько лет прошло! — припоминал старик. — Пятнадцать, нет, шестнадцать!» Подобные браслеты когда-то болтались и на щиколотках той удаганки, что свела его с ума в вилюйской тайге. Примерно такие же носила Имъял, одна из жен его сына. Да и многие другие якутки любили эти дешевые побрякушки. Однако Нинкин браслет был не просто украшением — он имел особое значение в ее жизни. Именно им крепились отношения между ней и Андреем. В память о давних событиях, о любви к Андрею и носила его Нина столько лет. Эту безделушку подарил ей Легостаев, когда сам был еще никем и ничем, когда вытащила его Нинка из потустороннего небытия.

Когда-то историю появления в Нининой жизни Андрея и этого браслета знали четыре человека. Они сами, дед Леша да еще Имъял, странная жена его сына. Имъял давно пропала, Нина убита, и теперь хранителей тайны осталось только двое.

«Пожалуй, надо взять эту побрякушку с собой в Архангельск, — пришла Алексею Яковлевичу внезапная мысль. — И если Андрюха не захочет мне помочь с Зойкой, я ему предъявлю этот браслетик. Пусть припомнит, чем он обязан семье Журавлевых».

Не зря, не зря шестнадцать лет назад недоумевали знакомые — откуда взялся у Нинки такой видный парень, вспоминал дед. «Не по себе дерево срубила», — шептались соседки, имея в виду невзрачную Нинкину внешность. А взялся этот молодой инженер Легостаев вовсе не с соседней стройки, как преподнесли они историю его появления. Да и фамилия его была в то время совсем иной, и профессия. Андрей явился из тюремного медицинского изолятора, где он, больной заключенный, отлеживался на попечении Нины, работавшей там врачом. Вернее даже сказать, с тюремного кладбища, на которое он угодил ее стараниями.

Тогда, в середине восьмидесятых, Андрей Крашенков был залетным торговцем «черными» алмазами, которого нелегкая занесла в Якутию, где его повязали как лишнее звено в той самой иерархической криминальной цепочке. По чьему-то поручению — чьему, он на следствии не признался — Андрей скупал камни. Его сдали местные торговцы, пронюхавшие о появившемся конкуренте. И теперь он мотал положенную судом пятилетку в колонии общего режима, что находилась близ Мирного. Отсидев уже несколько месяцев, Крашенков подхватил какую-то простуду и был отправлен к Нинке в изолятор, где закрутил с ней шашни. Молодая девчонка влюбилась в красавца парня и всячески продлевала его лечение, чтобы подольше быть рядом с ним. В конце концов совершенно потерявшая голову Нина придумала план побега — фантастический и очень рискованный. Для его осуществления ей и понадобилась помощь деда Леши и Имъял.

В основу своего плана Нина положила местные туземные поверья о бриллиантовой пыли, которая, если ее проглотить, вызывает мучительную смерть. Люди про это болтали разное, и по городу ползали иной раз всяческие слухи — кто, кого, когда и как отравил. Некоторые поговаривали, что есть и такое колдовское зелье, что поднимает человека после «бриллиантовой смерти». Это было уж совсем из разряда фантастики, западных сказок про зомби, которым нормальный человек ни за что не поверит. Кто-то, конечно, отметал напрочь весь этот архаичный вздор, а кто-то и сам пользовался услугами местных шаманов. Особенно этим грешили женщины. И очень часто обычные житейские события, носившие характер неожиданных, непредсказуемых, местный люд списывал на колдовство. Если человек внезапно умер или заболел какой-нибудь экзотической болезнью, если бросил жену или, наоборот, нашел, если ни с того ни с сего кто-то обнищал до беспредельности или разбогател до неприличия — во всем виноваты были шаманские порчи, зелья, заговоры. А уж про всяческие погодные аномалии и говорить было нечего — погоду в Якутии «делали» исключительно или шаманы, или духи тайги. Нинка, воспитанная советской атеистической системой, конечно, этой вере сопротивлялась, но недолго — когда вокруг тебя тут и там болтают, подкрепляя свой треп разными случаями, когда каждая вторая женщина бегает к шаману, хочешь не хочешь, а начнешь прислушиваться. Дед Леша помнил, как боролись тогда в ней два начала — современный, обремененный медицинскими знаниями разум и смутная, не поддающаяся объяснениям вера в чудо, в древнее шаманское всемогущество.