– Ликин, не томи меня, – с трудом скрывая раздражение, поторапливала его Деллия. – Императору донесли о суде над Марком Блоссием?

– Ему об этом стало известно, поскольку он отрядил меня к тебе с приглашением.

– А как насчёт весталки Альбии? – вполголоса проговорила Деллия. – О том чудовищном проступке, что она совершила, Цезарь тоже знает?

– Об этом он желает узнать от тебя, моя прекрасная госпожа, – ответил Ликин, растягивая слова.

Он нагнулся, и губы его коснулись шеи женщины.

– Ведь кому, как не тебе, доподлинно известны все подробности её проступка, – прибавил Ликин слегка насмешливым тоном.

Но Деллия не обратила внимания на его язвительное замечание. С минуту она стояла молча, устремив мечтательный взгляд куда-то вдаль. Она вдруг ясно поняла, что судьба даёт ей ещё одну возможность отомстить Марку и что на этот раз Фурии получат свою жертву.

Она вскинула на Ликина томный взор и тихо, но твёрдо проговорила:

– Веди меня сейчас же к императору – я не хочу заставлять его ждать.

Чтобы принять Деллию, за которую настоятельно просили Ливия и Ликин, Августу пришлось прервать свою любимую игру в кости. Игроком прослыть он не боялся и играл для своего удовольствия открыто, часто за обедом, в кругу друзей и близких.

Вот и сейчас, приказав накрыть стол, император, ещё слабый и бледный, лежал на подушках и бросал кости. Его противником в игре был Келад, вольноотпущенник, который давно соперничал с Ликином за милость Августа. При дворе говорили, что Ликин, пользуясь поддержкой благоволившей ему Ливии, скоро станет первым любимцем императора, однако Келад не собирался сдаваться. Он пока ещё мог рассчитывать на своё громадное состояние и на тех, кто от него зависел. Преимущество же Келада было в том, что, в отличие от Ликина, он предавался игре в кости с не меньшим азартом, чем сам император.

Увидев Ликина, который вошёл в пиршественный зал, сопровождая красивую роскошно одетую женщину, Келад тотчас поспешил им навстречу.

– Цезарь не вполне здоров: его печень страдает от истечений желчи, – предупредил он гостей едва ли не враждебным тоном, при этом не без любопытства разглядывая женщину.

– Встреча с Цезарем позволена мне самой государыней Ливией, – отозвалась та, надменно вскинув голову. – Жалобы, подобные той, что я намерена донести до слуха императора, не терпят промедления.

– В чём именно состоит твоя жалоба? – Келад не отступал, продолжая играть роль первого доверенного лица Августа.

– Если я скажу об этом, то скажу не тебе, а твоему господину! – неожиданно прозвучало в ответ на его вопрос.

Заносчивость женщины, красоту которой, как припомнил Келад, воспевали придворные, возмутила его. Но ещё больше он рассердился, когда увидел довольную ухмылку на лице Ликина. Вслед за этим за спиной у вольноотпущенника раздался голос Августа: «Пусть подойдут!» – и ему не оставалось ничего другого, как отойти в сторону.

– Приветствую тебя, отец отечества, победоносный, великий Цезарь Август! Да помилует меня твоя божественность! – С этими словами Деллия приблизилась к Августу и склонила перед ним голову в глубоком почтении.

Император усмехнулся, подумав, что женщина не вынесла его взора – смутилась неземным величием избранника богов. Довольный, он произнёс торжественно и милостиво:

– Я рад видеть тебя, благородная Деллия. Приглашаю тебя занять место за этим столом и разделить со мной мою скромную трапезу.

Обед у Августа и впрямь не отличался разнообразием блюд. Все знали, что ел он мало и неприхотливо, отдавая предпочтение грубому хлебу, мелкой рыбёшке и зелёным фигам. За обедом бывало три перемены, самое большее – шесть; всё подавалось без особой изысканности, но с величайшим радушием.

– Если бы твой отец, претор Гай Деллий, был жив, я с удовольствием скоротал бы с ним вечер за воспоминаниями о нашей боевой молодости, – продолжал Август, когда его гостья возлегла у стола. Выговор у него был мягкий и своеобразный, голос – негромкий, слегка сиплый из-за частых болей в горле.

– Никто в те годы не был более предан тебе, чем он, – вставила Деллия, по-своему почтив память своего отца: за его былые заслуги благосклонность императора могла быть по праву дарована ей.

– Да, пожалуй, – не сразу согласился Август. И чуть погодя прибавил: – После моего друга Агриппы твой отец был вторым человеком, который соблюдал мне верность неуклонно... Как быстро пролетело время! Нет больше ни твоего родителя, ни дорогого моему сердцу Агриппы!

И, горестно вздохнув, Август умолк.

Деллия, поднеся к губам кубок с ретийским – любимым вином императора, смотрела на него, точно колеблясь: говорить о том, что её сюда привело, самой или ждать, когда Август её об этом спросит.

В эту минуту в триклиний вошла Ливия. Она приветствовала Деллию лёгким кивком головы и, наклонившись к уху супруга, шепнула:

– Спроси у неё о деле Марка Блоссия, божественный.

Едва Деллии было разрешено представить жалобу на несправедливое решение суда, как слова из неё полились нескончаемым бурным потоком. Она возмущалась тем, как некоторые служители закона попирают указы императора о нравственности, как они смягчают наказания распутникам и как за свои решения в суде бессовестно вымогают мзду. Она обвиняла претора Гая Пизона в пособничестве преступнику Марку Блоссию и открыто называла его взяточником. Она говорила, что покончила бы с собой от произвола судебных чиновников и вопиющей несправедливости, если бы не надежда, что император призовёт всех к порядку и восстановит справедливость.

И хотя в своих обвинительных речах Деллия утратила чувство меры, а порою даже лгала, голос её звучал искренне, потому что гнев её был подлинным. И боль за то, что алтарь Весты осквернён, а преступник, дерзнувший соблазнить жрицу богини ушёл от наказания, была в её словах такой сильной, что Август уже и сам не мог подавить волнения и гнева.

– Отчего мне не донесли об этом раньше? – наконец, не выдержав, вскричал он и тут же закашлялся.

Стоявшие у стола слуги бросились к нему с тёплыми травяными напитками, иные пытались укутать ему горло шерстяным платком.

И тут заговорила Ливия:

– Я тогда не разрешила, чтобы чиновники тебя навещали, учитывая состояние твоего здоровья и стремясь сохранить спокойствие. Однако теперь, когда тебе, боголюбезнейший супруг мой, всё стало известно, не откажи нашей просительнице в её просьбе. К тому же, это просьба не личного характера – это дело государственной важности.

Наступило короткое молчание, затем Август, взглянув на жену покрасневшими глазами, нерешительно спросил:

– Должен ли я распорядиться, чтобы дело об осквернении очага Весты было пересмотрено?

– Не сейчас... не сразу, – уклончиво ответила Ливия с хитрой усмешкой.

– Что это значит? – в недоумении спросил Август, хмуря брови.