Может быть, затерялись вы среди небоскребов стыда вашего?Озритесь же — горизонт не граница, но двери! И все, счастье взаимностизнающие, — мягки!»

Так говорил я к людям в этом городе небоскребов, но неслышали они слов моих, ибо надели уже на члены свои прищепки и накладки разные,к компьютеру подключенные, и получили они то счастье, на которое были способны.

Лучше уж радость в глупости, чем страдание с ней, ибо укаждого из нас жизнь одна!

Ты все еще ждешь меня, друг мой, или купил уже «программусчастья» по моей формуле?

Твой Заратустра.

Ватикан

Привет тебе, другой мой, из города, где даже дороги черны!

Узнал я в городе этом, что речи влюбленного не так пусты,как речи верующего. А там, где подлинно пусто, — там черно, оттого, наверное,даже дороги черны в городе этом.

Стыд милее мне чистого страха — вот что я понял здесь. Иесли влюбленный хотя бы стыдится глупости своей, не понимая ее, то верующийдаже не стыдится собственной глупости, а лишь ищет предлоги ей.

Отчего говорит верующий, отчего не молчит он? Верно, страхсмерти заставляет его говорить. Но бояться смерти нельзя, ибо нельзя боятьсятого, чего нет. А кто ее видел? Потому заключаю я, что речи верующих еще ибезумны.

О чем говорит верующий? Говорит он о том, чего не знает.Может ли он не лгать, коли так? Благо, если бы молчал он, отвечал отрицательно,говорил двусмысленно, но нет, он утверждает! Потому заключаю я, что он еще илжесвидетельствует.

Но вот задумался я, блуждая по черным дорогам города этого:оправдывает ли страх верующего ложь его? Быть может, меньше так он будетстрадать? Пусть уж лучше он заблуждается, чем страдает, если другое емуневедомо!

И тогда встретился я со стариком, что руководит всемигражданами города этого и филиалов его. И рассказал я старику этому с белесымиглазами о том, что есть жизнь после смерти и что я видел ее. И рассказал яподробно, указывая все, что тот надеялся от меня услышать.

И ликовал старик этот, словно дитя малолетнее красочномуподарку, и собрал он целую площадь паствы своей, и закрыли тела их мостовойчерный булыжник, и возвестил он им с балкона своего благую весть: есть, мол,жизнь вечная!

И ликовала площадь, и ликовали кардиналы его в красныхрясах, и плакали женщины, и плакали мужчины слезами счастья, и дети их,испугавшись, тоже плакали. И пели все они вместе псалмы, и восславляли Господасвоего, и целовались бесчувственно, так, словно праздновали они свадьбуодновременно и похороны!

Когда же смотрел я на слезы их, то думал, что не стольковерующие боятся смерти, сколько возможности ошибиться в предмете веры своей. Иоттого настойчиво так ищут они доказательств, и оттого так всему верят они, чтоговорят им!

Вот путь, каким иллюзия жизнь погубить может страхом, —свой обман обнаружив. Оттого-то и шли они на костры жаркие, оттого истязалисебя плетьми острыми, оттого морили они себя голодом — чтобы страхом боли своейдоказать себе, что нечего им бояться!

И тогда думалось мне, какая разница, есть ли жизнь послесмерти или же нет ее, если эту жизнь, эту единственную, ту, что подлинно есть,страдал и мучился человек?

Теперь же верующие эти обрели иллюзиям своим подтверждение,избавились от бремени страха и радовались, как дети, только дети их былииспуганы, ибо никогда не видели они родителей своих счастливыми.

И подумав так, и слезы детей увидев, я сказал старику этомуи пастве его: «Я солгал вам, когда говорил, что есть жизнь вечная!» Знаешь литы, что ответили они мне?

«Так верно, это и не ты говорил», — сказал мне, впередвыступив, старик с глазами белесыми. «Но кто тогда?» — спросил я его. «Он!» —вскричал старик этот и указал на распятого.

И снова плакали они все, обливаясь слезами восторга и топя вних страх свой! Так открылось мне безумие их и глупое лжесвидетельство!

Не хотят люди созидать — вот что понял я в городе этом, гдедаже дороги черны. А хотят люди, чтобы все само созидалось, и бездействие ихбыло оправдано.

Смерть для них — это лишь избавление от необходимостисимулировать свои деяния. Не от труда каждодневного, но даже от маскарадасвоего устали они!

Не из страха потому, а из жажды по самой смерти так многоговорят они о царствии небесном! Что ж расстраиваться, когда умирают мертвые?

Жив ли ты еще, друг мой? Или же и для тебя пора мневыдумывать басню?

Твой Заратустра.

Брюссель

Привет, друг мой! Пишу я тебе из города славного, где дажекапуста мельчает!

У добродетели выросли борода, копыта и пара рогов, так чтодаже капуста, испугавшись блеяния ее, обмельчала. Что же делать человеку там,где капуста и та прячется от повадившихся в чужой огород?

Хоть и смешна добродетель мне, да не больно она радует, ибоподобна она слепцу-сладострастнику, что принял изгибы гитары за овалы женскоготела.

Грешно потешаться над слепцом, пусть бы даже тысячу раз онбыл сладострастником! Сначала верните ему зрение, а потом смейтесь! Но в силахли вы вернуть зрение добродетели, ею утраченное?

Добродетель ваша слепа, что же требуете от нее вы, как отзрячей? Слепой соглядатай — не соглядатай вовсе. Чего же вы спрашиваете у него,что он видел? Он видит тьму, такова, впрочем, и добродетель ваша, замешанная настрахе и на незнании слова «довольно»!

Странную же цель поставили перед собой собравшиеся в этомгороде мудрецы с эполетами! Установить в мире порядок — цель столь же недостижимая,сколь и глупая.

Как можно установить нечто в том, что есть само по себевечное становление, для которого даже крушение — лишь один из этапов? Можноповлиять на становление, но как же его остановишь? Легче уж солнце заставить несветить больше!

«Каких только не видел я добродетелей, но добродетельПорядка — самая непорядочная из всех! Ибо не знаете вы другого порядка, крометого, что сами себе придумали, так и живите же с ним и не суйтесь, куда неследует!

Что такое добродетель ваша, как не утверждение собственнойправоты вашей? Но кто же считает себя неправым? Пусть он сам покажет на себяпальцем! Нет таких, все молчат и пальцы прячут в дырявых карманах!

И молчат они потому, что каждый себя считает истиннодобродетельным, а другого недостаточно добродетельным или же недобродетельнымвовсе. Как же договориться вам?

То-то и оно, что не хотите вы договариваться и не будете. Недля того собрались! И добродетель ваша слепая для ушей предназначена вами, а недля глаз. Пыль пускаете вы теперь в уши!