И как же велика эта песнь, как безоблачна она и чиста! О,как бы хотел я петь и петь эту песнь сквозь слетающие календари моих лет!

Ночь — святительница молчания, ибо замолкают языкивавилоновы, касаясь сахарных нёб! Не терпит ночь речи, ибо не выносит она лжи,великая блудница!

«Молчите! — говорит властительница Ночь. — Все яспрятала в своем черном плаще, только слова ваши не могу я укрыть: такзамолчите же или пойте! Хватит глупости и лицемерия, оставьте их до утра, пустьсожжет их Солнце — мой вечный жених!»

«Хуже нет печальной радости», — так говорит эта Ночь. Ия вторю ей: «Нет хуже печальной радости».

К чему живете вы, не знающие смеха? К чему вы мудрствуете,не знающие крика восторга? К чему вы любите, не знающие безумья?

Прочь от меня, прочь, нечестивцы, прочь! Безумную песнь своюпоет Заратустра под аккомпанемент преданной ему ночи!

«Знаете ли вы большего имморалиста, чем я?» — так говорю яханжествующим.

«Знаете ли вы души моей свет?» — так говорю я страждущим.

«Знаете ли вы самих Себя?» — так говорю я ищущим.

«Вот вам моя ночная песнь!» — так говорю я обретшим.

Но что же сказать мне тебе, друг мой?

Твой Заратустра.

Афины

Привет шлет тебе город, в котором даже камни хранят великуютайну близости!

Вот он, великий город, вот он — великий в своеймолчаливости!

Как же хорош он, залитый солнцем! Как ворожит его ночь!Сколько в нем радости, сколько печали! Вся история человечества заключена внем. Взлеты и падения человечества помнят теплые камни города этого, хранящеготайну!

«Что ж так хорошо хранит он историю человечества и не помнито человеке?» — думал я, когда заслышал божественную музыку, доносившуюся ко мнес моря, и поспешил на сладостные, тягучие ее ноты.

Так бежал я, влекомый чарующими звуками, когда открылась мнеплощадка, выложенная мраморными плитами, что выходила навстречу бескрайнимводам, над которыми в трепетном ожидании зависло вечернее солнце.

Шесть прекрасных девушек со стройными станами, увитыелепестками роз, и шесть юношей прекрасных, как южные кипарисы, сполуобнаженными торсами, танцевали сиртаки под музыку Купидоновой флейты.

Их руки сплелись, подобно молодым виноградным лозам, обнимаяпокатые плечи, а головы их склонились, словно спелые бутоны роз чайных, чтосмущены своей девственной красотой.

Музыка текла игриво, словно водные струи по мраморной глади,и нежила, подобно майскому ветру. Привставая на носочки, будто бы намелководье, двенадцать созданий, как весенняя листва юных, вычерчивали ровныекруги на площадке, предназначенной танцу.

Я замер, как на заре замирают безвольные птахи, разбуженныепервыми лучами нового дня. Но вдруг оборвались магические всполохи флейты, икто-то сказал: «Смотрите, смотрите! Это Заратустра — Танцор!»

В мгновение ока окружили меня молодые созданья, щебеча имурлыкая. «Станцуй свой Танец для нас, Заратустра!» — так обращались они ко мнесвоими бархатными и шелковистыми голосами.

И я смеялся в ответ божествам: «Вы сами не понимаете, о чемпросите Заратустру! Как может он танцевать, когда румяны так ваши щеки, таккрасивы тела, так задорны звуки вашего юного смеха! Нет, Заратустра не в силахтанцевать перед божествами. Лучше уж вы станцуйте для Заратустры свой танец,пусть напитается счастьем его уставшее сердце! А я, так и быть, напою вампесню…»

Рассмеялись они в ответ на мое смущение, разбежались, чтобызанять свои места в танце, и замерли.

Вот что пел великий танцор, когда они танцевали:

«Танцуйте, как птицы танцуют!» — так говорят две женщины:Жизнь и Мудрость — тем, кто готов слышать их голос.

«Кто не разочаровывался, тот, видно, и не былочарован», — так говорит Жизнь и танцует.

«Кто не заблуждался, тот, верно, и не мыслил», — такговорит подруга ее, Мудрость, и танцует.

«Те же, кто вечно заблуждается, те же, кто всегдаразочарованы — те не знают и радости Танца!» — так говорят эти женщины.

«Тот не изменял самому Себе, кто не изменял нам», —говорят они и смеются.

«Тот, кто изменил самому Себе, — тот сломал себе ногу.Плохой же танцор из хромоножки!» — так говорят они и заливаются смехом.

«Злится тот, кто сломал себе ногу. Ох, ох! Но кто же виноватв том, кроме него самого?» — так говорят мои женщины и гримасничают.

«Мы любим тех, кто смеется! Мы покидаем того, кто сетует искрежещет зубами!» — так говорят они всем, кто не сетует и не скрежещет зубами.

«Но как же поймать вас, неуловимые?» — спрашивает ихЧеловек.

«А что же ты, вопрошающий, не танцуешь? Сидючи ты не узнаешьответа!» — так говорят мои бестии легковесные, не прекращая своего танца.

«Но с кем же из вас танцевать мне, чтобы другая не сталамстить мне из ревности?» — раздумывает Человек.

И смеются они в ответ Человеку: «Кто танцует лишь с одной изнас, тот не танцует вовсе!».

«Но как же мне быть, не умею я танцевать с двумя!» —сокрушается Человек и в отчаянии вскидывает руки.

«Это от того, что неверно ты нас понимаешь, отчаявшийся!» —так говорят они Человеку.

«Что же мне делать?! Что же мне делать?!» — сокрушаетсяЧеловек.

«Танцевать!» — говорит Жизнь.

«Танцевать!» — говорит Мудрость.

«Танцевать!» — говорят они вместе.

Такую песню пел я моей юности и плакал беззвучно, глядя начудесный танец юных птенцов, прекрасных, как всякая радость. Но недолгопришлось мне плакать, ибо увлекли меня божественные созданья в свой хоровод.

И вместе мы пели: «Танцевать! Танцевать! Танцевать!»

И свивались руки наши, словно молодые виноградные лозы.

И сгибались тела наши, как сгибается кипарис, повинуясьюжному ветру.

И ходили мы на носках по каменным плитам, словно по воде,воздушные.

И колыхались на головах наших лепестки алых роз.

И замерло солнце над горизонтом, и упало за горизонт, кактолько отзвучали последние ноты нашего Танца.

«Идите же спать, идите любить!» — так говорил я к юным моимбожествам.

Они же смеялись: «А как же ты, Заратустра?!»

«Что смеетесь вы, безвозрастные? Разве же хромоногЗаратустра? И разве закончился его Танец?»

И зарделись их щеки, и побежали они в город, где даже камнихранят близости великую тайну.