поговорить с Элой. И за это остро был благодарен сейчас покойной госпоже Малгожате, откуда бы та его ни взяла.

Овод разлепил узкую щель рта, они с Паоло стояли у дверей, перекрывая вход:

— Тянешь время, Джуд. Вали их и пошли. Если ты хотела воздаяния за сестер — вот оно, воздаяние. Кончай выродка.

Но та обернулась к говорившему и окрысилась так, что тот аж попятился:

— Он что-то взял у убитой. Я не знаю, что это за вещь, но она должна быть где-то здесь. И мы найдем ее.

Тянуть время. Не подпускать их к Анеле:

— Нет тут ничего вашего. Я ее… потерял.

Джуд усмехнулась:

— Старый, завязывай врать, тебе не идет. Такое попросту не теряют. А хочешь, я тебя отпущу, если отдашь?

— Убьешь их сам — дадим тебе шанс, — осклабилось одно слепневое рыло, кивнув в сторону женщин.

— Может быть, даже дадим возможность загладить вину, — согласилось другое.

Для эффектных фраз нужен поставленный дикторский голос, сейчас он не мог им похвастаться. Сел, как смог, прохрипел у них из-под ног:

— Не всякая жизнь стоит того, чтобы ее жить.

— Однако… Смелый какой.

— Руки отпустите, тогда поговорим.

— То есть, я похожа на дуру, по-твоему, — усомнилась Джудит. — Вот как эти два тупака… какое руки, тебя ж потом не удержишь. А вы — еще попредлагайте ктырю развернуться, ага… познакомитесь со мной поближе, все четверо.

Значит, самую малость, самую малую малость она понимала — и боялась.

Запах ветра и смерти, сказал Строцци.

Токсин уходил волнами, но все еще забивал дыхательные пути. Долго внятно говорить не получалось. Закашлялся, но через кашель спросил Паоло:

— Тебе-то она зачем, человеческий придурок? Она ж сожрет тебя, не поморщившись…

— Заткнись.

И черный таким жирным взглядом впилился в Джуд, что стало ясно — не дает, обещает. Ну да, подманит, как пить дать, и пообедает. Против самки своего вида у мужчины почти нет шансов там, где дело касается секса. А эта точно решила сожрать. Причем, по-видимому, всех.

— Паоло…

— Я не Паоло.

— Зачем тебе тьма, человек?

Тот навел на Грушецкого глаза, пустые, блеклые, сосредоточенные, как два ствола:

— Ты ничего не понимаешь. Она сможет сделать меня таким, как ты. Таким, каким не смог стать ты. Намного сильней.

— У меня для тебя плохие новости… Не выйдет. Таким надо родиться. Даже у меня вон не получилось.

Тот только криво улыбнулся. Холодная улыбка, просто складка на коже лица. Провал рта как дыра в преисподнюю:

— Я моложе. У меня получится.

Ну да, убежденный борец со злом обычно прямой пособник зла. Гонза прищурился и увидел, как из человечьих черт на миг мутно расцветает слепень. Резцы едва показались и тут же убрались в обезличенность человеческого рыла бывшего егеря-калабрийца. Интересно. Так тут еще и перерождение возможно, оказывается, у особо талантливых… Всего-то и надо — убивать. Много убивать, по приговору закона, исключительно виновных. И вместе с тем меняться день за днем. Жаль, о своем открытии Новаку он сообщить уже не успеет. Любопытно, они там знают или это заявка на ученую степень по энтомологии? Фигасе, какая дурь лезет в голову на грани смертной тени.

Но был у него и джокер, о котором никто не знал. Часы на стене.

Глава 27 На взлете

Точка невозврата прошла.

Он не доложился сегодня Строцци благодаря затянувшемуся свиданию с liebe. Полчаса, нужны всего-то полчаса от пропущенного времени созвона — и явится Луиджи с ребятами. Но времени, времени не было.

У Джудит его не было тоже. Подошла, пнула в бок. Цепочка на щиколотке, курва мач, с этим эротическим кинком он точно распрощался надолго.

— А почему ты не хочешь попробовать, а? Давай, покажи, на что способен. Ты ведь уже убивал, и тут справишься. Эти даже не будут дергаться, доверятся тебе…

— Я никого не убивал.

— Говорить можешь что угодно. Ведь все равно это будет вранье. Напомнить? Пять лет назад, в Праге. Сперва самка человека, затем, для разнообразия, самка твоего вида. И еще ты ее обокрал.

Он видел ошеломленное, помертвевшее лицо Анельки. И не позволил себе взглянуть на мать, это доконало бы, сейчас нужно отключить эмоции.

— Это ложь.

— Это правда. Понятное дело, она тебе не по нутру. Но ничего, проглотишь. То, что тебе не было предъявлено обвинения, не значит, что ты невиновен.

— Я невиновен.

— Нет, — она погано улыбнулась. — Тебе не было предъявлено обвинения. Убил и сбежал. И стал шестеркой у кровососа Новака. Ну, с тем мы еще разберемся, дай срок… а за тобой предсмертный должок. Верни то, что не твое.

— Рад бы, детка. Да не могу. Выскользнуло позавчера из кармана, видимо, в аква альто. Придется вам перекопать лапками дно всей лагуны, парни… ничего личного!

Овод и пара слепней шагнули к нему, не сговариваясь.

— Джуд, ты или я? — спросил королеву овод. — Позволь?

— Не стоит, — та отстранила телохранителя, приближаясь к Грушецкому. — Я придумала. Сейчас он все сделает, мальчики. Сам. И уговаривать не придется. Надо только чуть-чуть ему подрочить. Подбодрить. В возрасте уже, иначе не справится.

Она подошла, наклонилась и легко не поцеловала, нет, прикусила нижнюю губу. Мотнул головой, сопротивляясь мерзкому прикосновению, но в глазах уже ядовито плыло. Рот заполнила липкая горькая слюна, сплюнул, не помогло.

Голос Джуд накренил реальность:

— А вот теперь отпустите ему руки… можно. Разойдись. Сейчас будет весело.

Щелчок наручников на запястьях.

Встал, шатаясь, и пространство поползло в стороны от него, как спадающее человеческое обличье. Кровь отливала от сердца, гемиолифма шумела в ушах все громче. Как отстоять себя у бездны? Никак. Надо довериться бездне.

— Вы на контроле-то подержите, не отпускайте, — распорядилась Джуд, не сводя с него цепкого взгляда.

Контролем было шесть стволов, с разных сторон направленных на него. Стоял и хладнокровно прикидывал: вырубить сперва братушек-слепней, овод далеко, и далеко Паоло, в один бросок не успеть, — а они наиболее опасны, не считая самой Джуд, конечно. Люди слабы, их можно потом. Стоял-то внешне еще человек, но внутри уже не было ничего человеческого. Слепни, не отводя стволов, сдвинулись — чуть бочком. Чуют, скоты. А он стоял, огромный, переливающийся платиной, дышал медленно, не шевелясь. И зрение фиксировало на триста шестьдесят вокруг каждое колебание среды, словно оказался внутри объектива «рыбий глаз».

Он посмотрел туда, где прежде была его дочь. Он видел только переливающийся розовым теплым светом комок привлекательной в пищу плоти. Мать светилась тускло-красным, усталым, увядшим. Она не привлекала. Ее можно было только убить, а молодую еще и съесть.