class="p1">Баба крепкая, сдюжит. Она сама хотела. Что такого-то? А эта или другая, какая, к черту, разница? Он умеет брать понемногу, чтоб не нанести существенного вреда. А ему надо, очень надо сейчас. Жрать хочется так, что в глазах темно. Это не про секс, дорогая, но ты и не заметишь. Не почувствуешь. Только останешься чуть более усталой, чем после обычного акта. Эла… Эла точно сказала бы об этой что-нибудь этакое. Или они обсудили бы ее после. Не надо об этом думать, Эла ушла. Снова ушла. И он наконец свободен. Свобода ограничивается только привязанностью, принятой на себя добровольно, только любовью. Но у него вконец сорвало ограничитель.

— Дам померять. На голое тело.

Джудит, склонив голову к плечу, поглаживала его взором, скользила по плечам, рукам, торсу:

— Только не говори, как зовут тебя. Обойдемся без пошлости?

— Гонза. Разумеется, обойдемся.

— Ты местная?

Комнатка в трех звездах тесна и не слишком уютна, это вам не палаццо. Знавал он такие апартаменты — стены картонные, соседи будут болеть и подбадривать в сексе отстающего. Но на этой старой барже, догнивающей в водах Адриатики, не сыщешь более надежного убежища от самого себя, да и не нужно.

— Я? Нет, конечно. Перелетная.

Тесно. Повернулся, коротко оглядываясь, странное какое-то ощущение, что-то напоминала ему комната — сотни таких же перевидал за долгую жизнь приключенца-путешественника. Или тут что-то еще? Джуд явно жила здесь мало, только спала, никакого личного отпечатка в пространстве, ни даже разбросанного белья… и есть ли оно у нее — и на ней — вообще? И во что он, интересно, встрял, кроме секса? Ах да, он же намеревался поесть. Джуд потянула с него куртку, на мгновенье стеснив руки.

— Подожди. Я тебе кое-что должен. Стаканы есть?

— Конечно, — выставила на хромоногий столик у окна два бокала.

Окно во внутренний кирпичный двор, дефективный балкончик. Вскрыл бутылку просекко, плеснул в шипучку персиковый сок, Джуд засмеялась. У нее и смех бархатный, переходящий в грудные ноты, что с таким бюстом не удивительно.

— Ты не забыл!

— Я редко что-нибудь забываю.

— Наверное, тяжело так жить?

— Ну… — пожал плечами и не ответил.

Не тяжело, дарлинг. Просто невыносимо. Но где тебе понять-то.

Спросила, качнув к нему бокалом:

— А тебе?

Губы ее были облиты бежевым, пахли вином и летом. На исходе октября очень кстати. Какое-то время он сможет прожить на выкачанном адреналине, на заемном тепле, главное, вовремя остановиться, не сожрать до скелета.

— А я не люблю сладкое.

Налил себе чистого. В дверь постучали.

— Это что?

— Ресторанная доставка, что же еще… мы могли бы поужинать внизу, но сегодня ты редкостно, удивительно, восхитительно нетерпелив. Возьми у них пакет, хорошо?

Пока забирал пакет, сзади, за спиной, шуршало дамским тряпьем, Джудит скинула жакет, возилась с платьем… зачем? Женщину должен раздевать мужчина, глупости это все, самостоятельность их всякая. Повел носом в принесенный пакет:

— Тартар? Это к беллини?! Синьора ни в чем себе не отказывает… ты уверена?

— Я голодна, — обернувшись, отвечала так, словно оно объясняло всё. — А ты?

— Нет. Может быть, потом.

— Может, и потом…

Сделать это красиво.

Красиво Грушецкий любил и умел. На внешность не ставил никогда, брал стилем, харизмой и обхождением. А потом, мужчина, умеющий носить брючный костюм и галстук — как ненавидел он официальный прикид в эпоху работы в теленовостях! — имеет бонус, он и в карго выглядит мужчиной, умеющим носить костюм, то есть, стильно, дорого, эффектно, этакий плейбой на отдыхе. Впрочем, делать-то тут особо ничего не требовалось, не девочка, знала, зачем звала. Тесно, не развернешься, в три шага можно пересечь всю комнату, нагнуться к Джуд, притянуть к себе. По росту она приходилась лбом ему в подбородок, уютно умещалась в объятиях, втекала в изгибы тела, вжималась в его твердость и плотность своей жаркой истомой, податливостью, влагой.

Переход от контакта галантного, медленного и плавного к жадному и горячему женщин обычно завораживал, они мягчали, покорялись, иногда и от неожиданности. Быстрота, буря, натиск… Эла тоже слабела от быстрого сближения, изумлялась так трогательно, когда он наклонился поцеловать ее — там, в «Гаштале». Так, не надо сейчас вспоминать о ней, лишнее. Джуд не была исключением из правила, отзывчиво подалась навстречу. Нужно эту целовать, не заглядывая в глаза, иначе ужас может пересилить в ней похоть. Он прямо ощущал, как тварь его рвалась наружу, впивалась в доступную плоть. Всего один раз, ничего страшного, жива останется, жива, так уж и быть…

Целовал. Вначале еще помнил о том, что надо не сожрать целиком. Аккуратно взять немного сверх положенного человеческому самцу. Но тварь внутри бесновалась, требовала свое, и держался сознанием на последней грани, отделяющей тонкое, чуткое, человечье от бесчувственного хитина. Еще держался, пока Джуд с жарким стоном не выгнулась, не притерлась грудью, проникнув ему в рот языком… И тут сорвало, и унесло куда-то в порубежную тьму. Чтоб в его возрасте, с его опытом вело так, что аж трясло, как мальчишку? Ощущение не столь обрадовало, сколь удивило. Что-то оно напоминало, испытанное раз в жизни, нераспробованное до конца. Это похоже…

Стоп. Такое было только раз, с Элой, и только с нею, уже прошедшей метаморфоз. Так стало быть, и эта?! Ему все-таки повезло, попалась еще одна несравненная редкость? И получится прикоснуться к тому самому коллективному сознанию в одном человеке? Возможность невыразимо будоражила в нем приключенца, исследователя жизни и женщин. Инсектосекс — это же охрененно круто попробовать, когда у него еще будет такой шанс? Жизнь — ничто, кроме как ощущение, почему бы не взять теперь? Вспомнить, каким он был всегда, но пройти фазу со всем вкусом и полнотой. Пять лет в заточении внутри самого себя! Покуда плоть не распалась на нем, пережить то, что можно пережить — остроту бытия. За интенсивность чувств позволительно и заплатить риском. Хотя они же не убивают самцов своего вида… Странно, почему его проняло только теперь?

Теперь он видел. Конечно же. Самка его вида.

Пусть это не то, чего он хотел бы, но то, что мог получить. Грех отказаться. И зеркало. Зеркало здесь висело напротив кровати, бесстыдно и очень заманчиво отражая постель. Это что же, повезет и увидеть метаморфоз в процессе? Рубашка в тон глаз слетела под ноги, заскрипела молния платья. Она высвобождалась из шелка в самом деле как имаго из нимфы, в черном кружеве белья томно горели розовые соски. Уже самое начало заставило его остро пожалеть, что свою такую он предпочел убить,