Я так увлекся изучением дела Джона Брауна, что об остальной почте вспомнил лишь к обеду. А зря, потому что пришло одно прелюбопытное письмецо от некоего доктора Абметова:

Уважаемый господин Ильинский!

Мне приятно осознавать, что и на далеком Фаоне проявляют интерес к истории развития науки о человеческом разуме. К сожалению, на Земле совсем не знакомы с Вашим журналом «Сектор Фаониссимо», но, я надеюсь, что это досадное недоразумение вскоре будет исправлено.

В ответ на Ваш запрос, мы высылаем Вам ряд работ, которые, без сомнения, вас заинтересуют. Более того, я с удовольствием встречусь с Вами лично, если только Вы найдете возможным посетить Оркус в период с 4-ого по 12-е сентября по Синхронизированному Времени.

Буду рад засвидетельствовать Вам свое почтение,

директор Архива Истории Науки,

доктор Абметов.

К письму прилагались несколько научных статей, часть из которых я уже видел, а Стас, — тот даже читал. Ну вот, еще один доктор, подумал я (до сих пор мне вполне хватало докторов из Института). Тому, что мой запрос касательно Лефевра попал в Архив Истории Науки я не удивился — в недрах Канала и не такое происходит. Но в сочетании с опубликованным в «Секторе Фаониссимо» письмом озабоченного читателя, послание Абметова выглядело несколько подозрительно. Придуманный мною Джон Смит живет на Оркусе. Доктор Абметов едет на Оркус — и Шлаффер отправляется туда же. Сегодня уже третье сентября по синхронизированному времени и решать, ехать на Оркус или нет, нужно срочно. Но не переговорив с Шефом ехать я не мог.

Когда я дома, я мало придаю значения своему самочувствию. Другое дело, когда вылезаешь за пределы своей берлоги. Пусть всего лишь для того, чтобы доехать до Отдела. Почти две недели я просидел в четырех стенах, и расслабленное состояние стало входить в привычку. Так было до того момента, пока я не открыл дверь флаера и не нагнулся, чтобы влезть вовнутрь. Я почувствовал, как чей-то взгляд словно вонзился мне между лопаток. Обернулся — никого — только выстроившиеся точно по разметке разноцветные флаеры. Я насчитал восемь. На первый взгляд — пустые. Я с трудом подавил в себе желание пройтись вдоль них и заглянуть в кабины — не надо давать волю нервам. Дальше, за стоянкой, была только серо-голубая пустота — сразу за флаерами крыша термитника обрывалась, а прозрачное, двухметровое ограждение не мешало мне лишний раз убедиться, что в это время года любоваться на Фаоне нечем.

Я не спеша сел в кресло, захлопнул дверь и только после этого снова огляделся вокруг. Все тихо. Конечно, в переносном смысле — на противоположном конце крыши термитника, то и дело, садились и взлетали флаеры — ничего подозрительного, все как всегда. Но чувство, что опасность где-то рядом, не проходило, наоборот — оно только усиливалось. За три года работы на Отдел мне не раз приходилось быть не только преследователем, но и преследуемым. И нервотрепки тут никак не избежать. Но меня беспокоило другое: на этот раз напряжение рождалось не в голове, оно не давило на сердце, как это бывает при сильном волнении. Оно возникло где-то в животе, ближе к солнечному сплетению, и предательской тошнотою ползло все выше и выше.

Страх. Без сомнения — это был он. Блуждание по лабиринту и смерть Номуры не прошли для меня бесследно. И стоило лишь подумать о своем страхе как о неком отдельном, но живущем внутри меня, существе, как страх начал проникать в легкие — стало трудно дышать. Сердце бешено заколотилось. Положив руки на рычаги управления я ощутил, как вспотели ладони. Я вызвал в автопилоте адрес Отдела и стал вспоминать, чему меня учили на курсах аутотренинга.

Шеф встретил меня радушно. Поздравил с возвращением к нормальной жизни, даже пожал руку. Что он там крутил из проволочки, я не видел — загораживал стол.

— Я смотрю, дело Перка само собой уладилось, — спросил я его после ответных приветствий.

— Не само собой, а просто уладилось. Еще лучше сказать — благополучно разрешилось, — поправил он меня.

— А как быть с Номурой?

Вопрос был для Шефа болезненным. Он поморщился:

— С Номурой вышло не очень удачно. Для всех — он погиб при исполнении служебного долга.

Я возразил:

— Номура умер не своею смертью — в него стреляли. Это — раз. Гомоид из пещеры мне тоже не померещился — я его виде и даже записал, но не моя вина, что записи исчезли. Это — два. Кстати, пустой комлог — тоже доказательство, что в пещере был кто-то еще. Плюс, то сообщение, что мы с Номурой получили перед тем, как спуститься в пещеру: «Твое освобождение уже близко». И, наконец, самое главное — Джон Браун. Вы о нем ничего не знаете, но я дам вам почитать материалы его дела.

Я передал Шефу присланные Виттенгером материалы и пересказал свои соображения на сей счет. Содержание и сам факт моей беседы с гомоидом я решил держать про запас — как и знак на груди Номуры. Шеф и так поверил в гномов. Сидевший во мне страх подсказывал, что большего мне пока не нужно. Все, кто общался или мог общаться с гомоидами на этом свете не задерживались. Роль Номуры была самым темным пятном во всем расследовании.

Шеф мельком взглянул на дело Брауна.

— Так ты говоришь, что именно его снимок ты видел в кабинете Франкенберга?

— Да, я в этом абсолютно уверен.

— Ну а тот пещерный гомоид, он тоже был на снимке?

Шеф задал трудный вопрос.

— Видимо, гомоиды сильно меняются с возрастом, — предположил я, — какая-то неизвестная болезнь или вроде того…

— Иначе говоря, ты его не узнал, — Шеф догадался, почему я мямлю.

— Не узнал, — повторил я вслед за ним, — но с нас достаточно и Брауна — его-то я точно узнал! Франкенберг говорил о четырех созданных им существах. И я видел четыре портрета. На одном был Браун. На другом — гомоид из пещеры. Вероятно, он и убил Номуру. Но и ему недолго осталось жить — у него вид был, как у утопленника. Остаются еще два. Где их искать, я пока не знаю.

Шеф упорно стоял на своем:

— Номура мог стрелять в кого угодно, хоть в вапролоков. Выстрелы вызвали обвал. Он погиб, ты — выжил, такое случается на нашей работе.

Я напомнил ему про сообщение, пришедшее на комлог флаера перед тем, как мы вошли в пещеры.

— Удалось вычислить источник?

— Да мы и не вычисляли…

— А зря! — воскликнул я.

— Здесь я решаю, что зря , а что не зря! — взревел Шеф.

Я был готов растерзать его собственными руками — оружие у нас на входе отбирают. В некрологе написали бы: «Погиб при выполнении служебного долга». И это было бы сущей правдой. Если Номура сам вызвал обвал, то Шеф, своим упрямством, сам довел меня до помешательства. Наверное, Шеф понял, что находится на волосок от гибели, поскольку быстро поправился:

— Ладно, мне нужно подумать. У самого-то какие планы? По моему, тебе следует отдохнуть недельку-две, слетай на Землю…