как стрельба, метание или удар по мячу или другим движущимся объектам». Второй группе тот же самый тест был представлен как измерение «спортивного интеллекта», то есть «личностных факторов, коррелирующих со способностью стратегически мыслить во время спортивного выступления». В случае когда требовалось выявить «естественные способности», афроамериканцы выполняли задание гораздо лучше белых, а когда измерялся «спортивный интеллект», белые превосходили афроамериканцев. Все, включая самих чернокожих студентов, купились на стереотипы афроамериканцев, как прирожденных атлетов, и белых, как прирожденных стратегических игроков. И это было в Принстоне…

Результаты этого исследования трудно согласовать с концепцией Беккера и Стиглера о согласованности и стабильности предпочтений. Кажется очевидным, что то, как эти группы думали о себе (и других), было продуктом в значительной степени эфемерных социальных конструкций «спортивного интеллекта» и «естественных способностей» и их предполагаемой связи с расой.

ВЕСТИ СЕБЯ КАК БЕЛЫЙ

Беккер и Стиглер хотели бы, чтобы мы держались подальше от социального контекста, стоящего за предпочтениями, но социальный контекст продолжает возвращаться. Мы обладаем предпочтениями не только в отношении того, что есть или где жить, но и в отношении того, с кем мы должны проводить время.

Мы избегаем тех, к кому относимся с подозрением, и переезжаем в те районы, где больше таких как мы. Подобная сегрегация, в свою очередь, воздействует на жизненные возможности и порождает неравенство. Когда район в основном бедный и черный, он также получает меньше ресурсов, и все это оказывает длительное влияние на жизнь детей, которые там растут. Когда в период с 1910-х по 1970-е годы чернокожее население Соединенных Штатов стало переселяться в белые города Севера, что потом получило название Великой миграции, белые начали уезжать, часто оставляя после себя плохие школы, ухудшающуюся инфраструктуру и меньше возможностей для трудоустройства[236].

Черные районы становились все беднее, все более заброшенными и подверженными преступности и все менее благоприятными для экономического успеха. Шанс чернокожего ребенка перейти из нижнего в верхний квинтиль распределения доходов гораздо ниже в районах, покинутых белыми во время Великой миграции, чем в других[237]. Очевидно, что это объясняется многими причинами, но одна из них заключается в том, что люди сознательно и бессознательно начинают играть по правилам своего района. Насилие становится нормой в районе, где его ожидают, точно так же, как обучение за пять лет, вместо необходимых четырех, является нормой для студентов бакалавриата Массачусетского технологического института.

Сила этих норм была проиллюстрирована интересным экспериментом, в ходе которого группе старшеклассников в Лос-Анджелесе, в основном латиноамериканского происхождения, была предложена возможность записаться на бесплатную подготовку к экзамену SAT[238]. Первой группе школьников, отобранных случайно, было сказано, что их выбор останется тайной, тогда как школьникам из другой группы сообщили, что он может стать известным всем. В классах для отстающих вторая группа школьников была менее склонна, чем первая, записываться на курс подготовки (61 % против 72 %), вероятно, потому, что они не хотели, чтобы их друзья узнали, что у них есть академические устремления.

На самом деле происходящее можно объяснить c помощью народной теоремы. Возможно, от старшеклассника действительно отвернутся все друзья, если они узнают, что он ботаник, и также из социальной группы будет исключен любой, кто заговорит с ним. Не случайно, что подобная норма закрепилась именно у школьников из латиноамериканской общины, где есть традиция сопротивления нормам белой культуры, которая имеет свои основания. Похоже, что эти латиноамериканские мальчики и девочки опасались «вести себя как белые». Подобное опасение имеет глубокие корни в их истории. Мы никогда не слышали об азиатских детях из Соединенных Штатов, которые избегали бы своих друзей за то, что они слишком усердно учатся. В мире Беккера – Стиглера, где нормы являются нормами только потому, что люди им следуют, не существует причин, по которым латиноамериканские школьники иногда не оказывались бы трудолюбивыми, а азиаты – бездельниками. Именно история и социальный контекст, по-видимому, направляют нас к одной норме, а не к другой.

НАЧНЕМ СПОРИТЬ О ВКУСАХ[239]

Чтобы изучить способ, которым социальный контекст оказывает на нас влияние, исследователи из Цюрихского университета провели эксперимент с группой банкиров, попросив их подбросить монетку десять раз и отчитаться в интернете о полученных результатах[240]. Им сказали, что если число орлов (или решек) превысит некоторое пороговое значение, то за каждого дополнительного орла (или решку), о котором они сообщат, им будет выплачено по 20 швейцарских франков (около 20 американских долларов). При этом никто не проверял, правильно ли они отчитываются, что создавало очень сильный стимул к мошенничеству.

Ключевое сравнение проводилось между теми, кого до начала эксперимента спрашивали об их любимом виде досуга, подчеркивая их роль как «обычного» человека, и теми, кого спрашивали об их профессиональной деятельности, эффективно подчеркивая их идентичность в качестве банкиров. В результате те, кому напомнили об их профессиональной роли, сообщали о гораздо большем количестве орлов, настолько большем, что это не могло быть чистой случайностью. Предполагаемый уровень мошенничества вырос с 3 % для тех, кто думал о себе как об обычных людях, до 16 % для тех, кто думал о себе как о банкирах.

Дело было не в том, что банкирам проще разобраться, как преуспеть в игре, так как банкирами были все участники эксперимента, а их идентичность подчеркивалась случайным образом. Но напоминание о профессии, похоже, пробудило в участниках эксперимента другое моральное «Я», более склонное к обману.

Иначе говоря, представляется, что люди ведут себя так, как будто бы обладают несколькими личностями, каждая из которых имеет свои предпочтения. При этом та личность, которая принимает решение в конкретной ситуации, определяется контекстом. В швейцарском эксперименте контекстом было то, видел ли человек себя банкиром или нет, но в жизни часто именно люди, в окружении которых мы находимся, школы, в которые мы ходили, то, что мы делаем на работе или отдыхе, клубы, к которым мы принадлежим, и клубы, к которым мы хотели бы принадлежать, формируют нас и формируют наши предпочтения. Мы, экономисты, в нашей верности стандартным предпочтениям, очень старались держаться от всего этого подальше, но становится все более очевидным, что это безнадежная задача.

МОТИВИРОВАННЫЕ УБЕЖДЕНИЯ

Как только мы признаем, что наши убеждения и даже то, что мы считаем своими самыми глубокими предпочтениями, определяются контекстом, очень многое встанет на свое место. В этом отношении важный вывод был сделан в работе о мотивированных убеждениях Нобелевского лауреата Жана Тироля и Ролана Бенабу[241]. Они доказывают, что важный шаг к пониманию убеждений заключается в том, что их не стоит воспринимать слишком буквально. Наши убеждения о себе отчасти формируются нашими эмоциональными потребностями; мы чувствуем себя ужасно, когда разочаровываем самих себя. Эмоциональная ценность, которую мы придаем убеждениям о себе, также приводит нас к искажению наших убеждений о других; например, поскольку мы хотим защитить себя от наших собственных предрассудков, мы выражаем их на языке