Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Мерседеса» егеря выгоняют оленей, кабанов, лосей, и пахан этот палит сладострастно во
все стороны из раритетных ружей, бережно подаваемых угодливой обслугой. У садиста, говорят, даже план был: убивать в день не меньше 30 крупных животных. Охотился
трижды в сутки: утром, днем, ночью.
«За один выход шеф как-то убил 9 лосей — расстрелял все стадо, в том числе совсем
маленьких»
Если охотились на пернатых — убивал не меньше 100 штук. Ездили по
асфальтированным дорожкам на машинах с люком на крыше. Стреляли прикормленных
животных при помощи цейсовской оптики из люка или окна. Автор умилялся, мол, нежадным человеком был этот охотник: отдавал туши егерям, не забывая при этом
отрезать для личного пользования лосиные языки и губы.
Сделал, кровосос, микроосвенцим из правительственной дачи. Ему б еще для
интенсификации процесса завести там газовые камеры… А ведь рядом, как правило, находилось немало людей — и ни одного человека, который сказал бы:
— Оно тебе надо, Боря… Посмотри, какие они красивые — тебе их не жалко?! Оставь
их, от греха подальше, в покое…
Раз не нашлось того, кто ему так бы сказал, значит, круг его — одни холуи и шестерки.
Псы кровожадные!
У испанцев — одним из видов национального искусства является всемирно известная
коррида. Такие зрелища, кроме местного люда, стремятся, в первую очередь, посещать
81
туристы, алчущие экзотики. Один знакомый, с мнением которого я считаюсь, говорил, что
в содержательной основе корриды, зрелища впечатляющего и в высшей степени
поучительного, лежит философское отношение к понятиям жизни и смерти. Он даже
называл это торжественным актом перехода от состояния бытия к глобальному небытию
на глазах десятков тысяч случайно-неслучайных зрителей. Так это или нет — судить не
берусь, лично для меня подобные зрелища чужды. Но все же разница между тем, что
происходит на испанских корридах, и неприкрытым садизмом, который творят над
беззащитными животными отечественные выродки, несомненна. Тот же тореодор, по
крайней мере, не ведет по быку огонь из автоматического оружия, находясь под
надежным прикрытием бронированного автомобиля. Он рискует собой и рискует
достаточно серьезно. Конечно, стороны в такой схватке не равны, но все же… На стороне
животного здесь — мощь и сила. У тореодора — реакция и ловкость, понимание ситуации и
ясная голова. А чем рискует людское отребье с огнестрельным оружием и живым щитом
из телохранителей и егерей?!
Развивая эту тему, мы обязательно придем к вопросу: почему власть имущие так
неравнодушны к крови животных, и — только ли к их крови? Не с той ли же легкостью они
проливают человеческую? Вопрос не праздный. И вспоминается сразу череда звучных
фамилий. Иван Грозный, любивший до самозабвения травить зверье с собаками и попутно
проливавший целые реки людской крови. Мягчайший Николай Второй… Во всем другом
мягкотелый и нерешительный, охотничий карабин он, однако, держал в руках твердо.
Незабвенный интеллектуал, добрый дедушка Ленин тяготел к чужой кровушке до такой
степени, что, судя по ностальгическим воспоминаниям его жены и соратницы Крупской, не погнушался во время ссылки в Шушенском набить веслом пол-лодки тушек
несчастных зайчат, прибившихся к небольшому островку в ходе ледостава. Так сказать, любимый народный персонаж — дед Мазай, только наоборот. Радовался Ильич, потирая
руки: добытчиком ощущал себя знатным — завалил окровавленным заячьим месивом все
днище! Только кто потом ведрами холодной речной воды смывал ручьи крови с лодки, не
сама ли автор этих веселых воспоминаний? Вот откуда, наверное, столь частые призывы в
его письмах-инструкциях к нижестоящим товарищам: надолго устрашить кулачье и
священников, расстрелять каждого десятого, решительней репрессировать, уничтожить
как класс, и в том же роде далее.
…Говорил на эту тему с женой, она считает, что стремление к охоте — физиологический
инстинкт человека, желающего испытать сладкое чувство риска, развеяться от серых
будней мощным впрыскиванием в кровь адреналина.
Сейчас, правда, того же достигают любители экстремальных видов спорта, но охота по-прежнему остается изысканно-аристократическим удовольствием для публики, пресыщенной житейской монотонностью. К тому же, удовольствием безопасным.
Хотя здесь я, возможно, не прав. Гибнут, часто гибнут в наше время на охоте люди.
Политики, например, перешедшие кому-то дорогу… Бизнесмены, перекрывшие кислород
чужому бизнесу… А так как наши политики в большинстве своем и есть бизнесмены, то в
их сплоченных рядах подобные потери весьма ощутимы.
Адреналин-адреналином, но не думаю, что в его поисках нужно обязательно кого-то
убивать. Что же касается риска в ходе охоты, то он сведен до минимума наличием
мощного огнестрельного оружия и численностью охотящихся. Сейчас поодиночке никто с
ружьем не шастает, в наших широтах это чистое развлечение, а не промысел.
Любопытно, что женщины к таким увлечениям относятся достаточно прохладно, я что-то не слышал, чтобы среди них были любительницы. Это, в общем, понятно: по своей
природе они призваны дарить жизнь, им не до блажи с пальбой и водкой. Тогда что
получается — предназначение мужчины нести смерть?!
Называть поименно высокопоставленных любителей охотничьего смертоубийства: хрущевых и брежневых, пол-потов и герингов, — дальше не стану, им несть числа.
А между тем, правление душегубов дорого стоит их странам.
82
В завершение маленький пассаж. Читал недавно дневниковые записки Варлама
Шаламова. Давно неравнодушен к этому автору. Его мудрая жесткая проза многолетнего
страдальца тюремных архипелагов подкупает мужеством, правдивостью, выстраданным
фатализмом. Не повезло доброму человеку родиться в определенной стране в
определенное время. Не повезло — и жизнь оказалось выброшенной коту под хвост: десятки лет в неволе, огромный опыт отрицательных состояний, нужда, одинокая
старость, и главное — несправедливость во всем, что касается его высокого творчества, статуса в писательской среде, непростых отношений с такими мэтрами отечественной
литературы, как Пастернак, Солженицин и другие. Непруха…
Но одно место из его воспоминаний поражает особенно. Подводя итоги своей жизни, он
счел главным достижением не то, что многолетние лагеря и ссылки его не сломили и он
по-прежнему ненавидит как воровскую масть, так и власть подонков, независимо от того
по какую сторону колючей проволоки они находятся; не свои изумительные книги и в
высшей степени доброжелательные отзывы читателей; а уже на излете, находясь в доме
престарелых, ненавязчиво отмечает, что отец его был охотником, а он — никогда, ни разу!
— не обидел в своей жизни ни одно животное…
Читал это, и у меня сжималось сердце. От радости и гордости за него, и от стыда за
себя: вспомнил, как много лет назад, в бытность мою студентом одесского холодильного, я с группкой таких же идиотов с интересом наблюдал у памятника Неизвестному
