которые своей

75

непрерывной возней не дают ему покоя и иногда приводят в шоковое состояние. Он плохо

спал, его рука постоянно тянулась к перу. Стихи он писал на клочках бумаги. Иногда с

трудом разбирал свой же почерк, переписывал набело и удивлялся, что это он сам

написал. Подходил к Татьяне, читал ей, и в его глазах стоял вопрос: «Неужели это

сочинил я?!». Говоря о нем, Таня привела мысли Марины Цветаевой о настоящей

интеллигенции, которая ведет «жизнь духа, а не жизнь брюха». Так-то оно так, подумал я, но к этому духу надо непременно прибавить легкий запах дешевого алкоголя, сопровождавший Сережу до самого конца…

— С его уходом я потеряла праздник, который много лет был со мной… — завершила

словами Хемингуэя она.

***

В его жизни принимал участие Николай Островский, в свое время работавший

помощником губернаторов: Вербицкого, Кравченко, Юрченко. Помогал, когда мог, материально, поддерживал морально, пытался если не полностью прекратить его пьянки, то хоть как-то их ограничить.

Сережа был легким человеком, и все, кому он не составлял в творческом плане

конкуренции (т. е. не местные стихослагатели), любили его. Правда, жена одного моего

приятеля, тоже давно знавшая Сережу, говорила, что испытывает к нему сугубо

отрицательные чувства, более того, ненавидит его.

— Безвольная шваль, — сказала она. — Похоронить такой талант, за это убить его мало!

— Ты говоришь так, будто тебе он что-то должен, — не сдержался я.

— Да, должен, — безапелляционно ответила она. — Только не мне, а всем нам, кому не

досталось его гения. Прожил, как хотел, исключительно для себя. Мудак.

***

Как ему жилось последние годы, — известно только ему. Носил старые вещи, но был

аккуратен, смотрел за собой. Только у него появлялась копейка — тут же находились те, кто помогали ее спустить. Родители вели войну с его пьянством, но ничего не могли

поделать: он попал в серьезную зависимость от алкоголя.

Сережа часто встречался с сыном, пытался влиять на него интеллектуально, привить Боре

любовь к настоящей литературе, изобразительному искусству. Сильно переживал его

облысение. Мне кажется, между ними была большая близость. Наталья никогда этому не

препятствовала, считая, что отец, встречавшийся с мальчиком в абсолютно трезвом

состоянии, хорошо на него действует. Так, по крайней мере, говорила она мне сама.

У нее недаром наливались ноги. Рискованный бизнес быстро разрушил ее здоровье.

Фирма прогорела, подруги с головой ушли в другие дела. Цветущая женщина сгорела за

несколько месяцев, в лежащей в гробу старушке ее было невозможно узнать.

***

Сергей был известен городским интеллектуалам. Он постоянно посещал дискуссионный

клуб просмотра альтернативного кино, блестяще выступал, пользовался неизменным

успехом. Но только не любовью. Местные поэты, к которым королева по ночам не

прилетала, по вполне понятным причинам, его на дух не переносили. Не стану здесь

распространяться на тему зависти в среде творческих людей, надеюсь, читателю и так это

хорошо понятно. Пойдем дальше.

Накануне выборов 2004 года мы встретились на Суворовской. Купив тут же бутылку пива, он первым делом спросил, за кого я собираюсь голосовать. В мягкой форме пришлось

ответить, что такой вопрос, после стольких лет знакомства, явное неуважение. Сережа

немного смутился и сказал, что просто его интересует, как в этой ситуации будут

голосовать евреи, и он подумал, что я, играя определенную роль в общине (к тому

времени я уже давно работал директором еврейской школы), мог бы ему прояснить этот

вопрос. Меня удивила его избирательность: разве он не понимает, что евреи, как и все

прочие, очень разные люди, и будут, естественно, голосовать, точно так же, как украинцы, 76

русские и даже узбеки, если такие здесь водятся. Правда, замялся я, некоторое отличие все

же есть…

— Какое? — заметно оживился Сережа.

— Ни при каких условиях мы не будем голосовать за фашистов…

***

Завершая свои зарисовки о Сереже Пасечном, скажу, что, на мой взгляд, для оценки этой

личности мало приемлемы диаметральные подходы типа: что ему удалось сделать

хорошее за свой краткий пролет от одной тьмы — к другой (так он определял слово

«жизнь»), и чего никогда он не делал плохого. Если начинать с последнего, а это мне

легче, то он не обидел ни одного человека, кроме себя и своих близких. Он не участвовал

в разворовывании страны, не стремился попасть в паразитарный класс олигархов, не

рвался в наши ненасытные политики, имел то, что сейчас встречается крайне редко: чувство стыда. Он был честным человеком — пусть читатель сам скажет: много это или

мало. Сергей рассказывал, как его вербовали в осведомители. Доносчиком он не стал, что

потом причиняло ему немало сложностей. Но после каждого такого вербовочного

подхода, он, к сожалению, искал утешение в вине.

Как и любого нормального человека, его многое в стране возмущало. Под занавес я даже

замечал у него некоторые антисемитские нотки. Мне было жаль его и не до обид. На моих

глазах пропадал хороший человек.

***

Остановлюсь на его стихах. Так получалось, что он не проталкивал их в печать. Рисуясь, болтал, что для выхода в свет есть у них целая вечность — особенно, после его смерти. У

Сережиного творчества имелось немало латентных поклонников. Только не среди

местных сочинителей, которые отказывались читать после него свои стихи. Как-то в

одной компании я обратил внимание на немолодого господина богемной внешности, который читал Сережины стихи наизусть. А после, поднимая тост за поэта, неожиданно

сказал, что когда он читает Пасечного, то въявь представляет себе, как в эти высокие

мгновения пропеллером крутятся от зависти в гробах великие классики отечественной

поэзии (назвав, разумеется, парочку известных читателю имен). Одного херсонского

стихотворца при этих словах, буквально, перекосило. У бедного Сережи с лица не сходила

полупьяная улыбка, а мне почему-то стало его ужасно жалко.

Впрочем, не думаю, что Сергея надо жалеть. Он жил, как хотел. Был свободен, не скован

регламентом трудового дня, настоящий кот-интеллектуал, который ходит сам по себе. За

это расплачивался одиночеством, нищетой, неприкаянностью. Кстати, коль речь зашла у

нас о стихах, могу предположить, что хотя сегодня многим и не известно его творчество, это вовсе не значит, что не придет час, когда некоторые королевы станут навещать

школьные хрестоматии. Так в жизни тоже бывает.

***

А беды семьи Пасечных продолжались. Через полтора года после смерти Сережи

бесследно исчез его сын Борис. Как его ни искали — безрезультатно. В городе его

друзьями были развешены сотни фотографий юноши в кепке, скрывающей отсутствие

волосяного покрова. Поздно. Надо понимать, сегодня он там, где его папа и мама. Семья в

сборе.