– Здесь вам будет хорошо.

Оба были почти неузнаваемы в новой одежде, которую Рульфо купил им этим утром. Да он и сам решил обойтись сегодня без своего обычного облачения, сделав выбор в пользу куртки и джинсовой рубашки. Хотел произвести впечатление обычной семьи, которая, совершая путешествие, остановилась передохнуть. Именно поэтому, выбирая время прибытия, он решил дождаться вечера.

Ночь они провели вместе, и, хотя это казалось ему невероятным (потому что он знал, что на следующий день они расстанутся, возможно, навсегда, и это обстоятельство наполняло его всеохватной тоской), ему удалось заснуть и даже выспаться. Проснулся с рассветом, подождал, пока встанет девушка, и вручил ей конверт с наличными. Там были почти все деньги, которые оказались у него дома, и бо`льшая часть тех, что лежали на текущем счете. Это была чрезмерная, убийственная трата для его бюджета безработного, но он знал, что Ракель они просто необходимы, чтобы выжить.

– Старайся вести себя естественно, – советовал он ей. – Выходите на прогулку, не сидите взаперти весь день… Можешь заказывать обед в номер. Я постараюсь приехать к вам на неделе, но, вообще-то, мне кажется, что будет даже лучше, если мы не будем видеться. Мой телефон у тебя есть, звони, если будет нужно.

– Позвоню, – прошептала она и слегка улыбнулась. Но улыбка тотчас погасла на ее лице, словно губы тоже умели моргать. – Спасибо тебе за все.

Рульфо подошел поцеловать ее, но на полдороге остановился и в долю секунды увидел бесформенные тени, недавние темные провалы, блуждавшие в ее взгляде: с каждым днем она все больше менялась, все удалялась от той Ракели, которую он узнал при первой встрече. И определить, во благо ли это изменение, он не мог. С одной стороны, она казалась сильнее, с другой – в ней явственно, как никогда прежде, проступало предчувствие беды, как будто она обменяла свое спокойствие на суровую решимость.

Увидев, что мальчик проснулся, он склонился к нему:

– Береги свою маму. Я знаю, ты очень храбрый.

Прозвучавший ответ его просто парализовал.

– Она не мама.

Он не отрывал взгляда от этих переменчивых глаз, из темноты глядящих на него.

– Что?!

– Она не мама, – повторил ребенок.

Рульфо инстинктивно повернулся к Ракели. Она стояла согнувшись в противоположном углу комнаты, пряча деньги в сумку с бельем. Похоже, она ничего не слышала.

– Она тебе не мама? – шепотом спросил Рульфо.

Мальчик кивнул. Потом добавил:

– Немного мама, но не совсем.

Рульфо нахмурил брови и снова взглянул на девушку, которая все еще стояла, склонившись над сумкой. Она подобрала волосы, и татуировка на копчике была хорошо видна. Он вдруг понял, что и думать забыл об этой ее татуировке. И внезапно что-то почувствовал. Подошел тихонько, так, чтобы она не заметила, наклонился. И увидел: то, что он вначале принимал за круг, заполненный арабесками, было словами, расположенными в строго геометрической форме. Надпись на английском, слова теснились друг к другу, но он смог разобрать их, пока она не повернулась. A sepal, petal, and a thorn. «Листок, росток и лепесток»[32].

«Не совсем».

– Когда ты сделала себе эту татуировку? – поинтересовался он.

– Что?

– Тату на спине. Когда ты ее сделала?

Девушка выпрямилась, удивленная. Лицо выражало замешательство.

– Не помню. – Это было правдой. Она и понятия не имела, что у нее на спине татуировка. И предположила, что, так же как и многое другое, что она только начинала узнавать о себе самой, это тоже загадка. – Много лет назад…

Они попрощались. Рульфо вышел из мотеля, удостоверившись, что служащая на стойке регистрации уже другая – не та, что заселяла их вчера вечером. Всю дорогу до Мадрида он был занят исключительно тем, что прокручивал в голове слова мальчика и эту татуировку. Дома ему понадобилось всего несколько минут, чтобы обнаружить, кому принадлежат эти слова.

Первая строка одного из стихотворений Эмили Дикинсон[33].

Настала пятница; новостей не было никаких. Он каждый день покупал газеты и смотрел выпуски новостей по кабельному каналу и всякий раз, когда брал в руки газету или включал телевизор, думал, что наконец появится ожидаемое сообщение. Но ничего не было. С одной стороны, его радовало это неожиданное отсутствие новостей, а с другой – не нравилось. Он рассуждал так: раз Патрисио стоял во главе подпольного бизнеса, то вполне логично, что его компаньоны не побегут радостно в полицию, чтобы заявить о его исчезновении. Но как может быть, что никто не заметил его отсутствия по истечении целых четырех дней и что до сих пор никто не обнаружил труп?

В пятницу он уселся в столовой, не слишком хорошо понимая, за что взяться. До тридцать первого числа оставалось четыре дня, и это ожидание выбивало его из колеи гораздо больше, чем все то, что ему довелось пережить в прошлые выходные. Он думал о том, что бездарно тратит время – ограничился растительным существованием и тем, что с помощью телефона удостоверяется в том, что с Ракелью и ребенком все в порядке. Но день назначенной встречи приближался, а он еще не придумал, что будет делать. Накатила внезапная волна ярости, и он грохнул по столу кулаками. И тогда пришло решение – снова поехать в мотель, только для того, чтобы еще раз поговорить с ней. И, словно отвечая на его желание, зазвонил телефон.

– Саломон?.. Ты сегодня свободен?..

Рульфо, раздосадованный, закрыл глаза, но как раз в эту секунду Сесар прибавил:

– Если можешь, приезжай как можно скорее: я нашел Раушена.

Раушен. Австрийский профессор, единственный источник информации, которым они располагали, чтобы узнать больше об этой секте.

Совершенно необходимо побеседовать с профессором Раушеном.

Снижение, погружение в черноту. Из-за какого-то необычного ракурса казалось, что земля – громадная, плотная – уже совсем близко. Однако самолет ее пронзил – бесшумно, ведь это была всего лишь пелена грозовых облаков.

– Если когда-нибудь задашься целью исчезнуть, не оставив следа, – продолжил Сесар, – то я посоветовал бы тебе ни в коем случае не работать преподавателем университета… Мы, преподаватели, являемся самыми лучшими шпионами из всех известных исторической науке. По крайней мере, в том, что имеет отношение к нашим коллегам: о них мы знаем почти все, а о том, чего не знаем, – догадываемся.