Но его руки, похоже, больше не нуждались и никогда не будут нуждаться в его воле. Он ощущал их так, словно они превратились в деревянные весла, управляемые кем-то другим. Напольная плитка царапала его живот и гениталии, пока он полз вперед, не помогая себе ногами, как насекомое с раздавленными задними лапками. Руки остановились, когда голова его оказалась на расстоянии полуметра от маленькой взломщицы, и в этот момент они поднялись, как стрелы кранов, пальцы растопырились и вцепились в его собственные волосы, дергая их с первобытной силой. Рульфо решил, что сейчас услышит, как с сухим треском разламываемого печенья сломаются его шейные позвонки. Почувствовал стреляющую боль в затылке. Глаза его, неподвижные, словно пассажиры в лифте, поднимались все выше и воспринимали, пока длилась эта бесконечная пытка, голени, коленки, худые бедра в прорехах ткани, талию, медальон в форме лавровой ветки, пелерину и, наконец, после рывка, который заставил его поверить, что он сам себе отрывает голову,

лицо девочки,

которое смотрело на него сверху вниз, не переставая улыбаться.

– Если ты этого еще не понял, – проговорил этот нежный голос ровно, без интонации, – то мы должны кое-что тебе растолковать: для нас ты – собачье дерьмо, Рульфо.

Из парализованного рта Рульфо капала слюна. Боль в позвонках заставляла думать, что кто-то ударами молотка забивал ему в затылок болт. Он жаждал потерять сознание, но не мог. Ему не удавалось даже закрыть глаза: он был вынужден смотреть вверх, таща себя самого за волосы к этому раскрашенному лику, этой пластиковой мордашке, которая улыбалась с нежностью обезумевшей пресвятой девы.

– Девушка и ты, тридцать первого октября, в двенадцать ночи, в указанном месте, с имаго, – повторила девочка механическим голосом. – Никто не должен об этом знать.

Она подняла ногу, прошла по телу Рульфо, взяла в руки мяч, развернулась и скрылась в темной столовой.

И только тогда руки его разжались, голова ударилась об пол и сознание провалилось в глубокую тьму.

Проснулся он как бы в коконе – сверху были простыни. Огненный дождь, падавший сквозь стекло, дал понять, что уже полдень. Рульфо попытался подняться, но был остановлен резкой болью в шее. Чувствовал он себя так, словно кто-то отжал все и каждый из его мускулов, стремясь получить некий таинственный сок. Тем не менее каким-то чудесным образом сломано у него вроде бы ничего не было.

Силуэт телесного цвета попал в поле его зрения. Девушка, все еще обнаженная, сидела на кровати, глядя на него.

– Мышцы у меня ноют, как никогда, но думаю, что двигаться я способен.

Она кивнула:

– Они использовали стихи власти. Хотят, чтоб ты знал, что командуют здесь они.

В тот момент он даже не осознал, насколько странно прозвучали ее слова. Единственное, к чему он стремился, – это подняться. «Меня пытали стихами Гонгоры», – вспомнил он. Ему показалось невероятным, что «Одиночества», этот монумент барочной поэзии, который ему довелось прочесть десятки раз, смогли превратить его тело в тряпичную куклу, управляемую чужой волей.

– А что было потом? Ничего не помню.

– Ушла так же, как и пришла. Я проверила: ты был всего лишь без сознания, – и уложила тебя в постель.

– Спасибо, – от чистого сердца поблагодарил Рульфо.

Не без усилий, но ему удалось сесть. Девушка отстранилась и пошла к двери, словно тот факт, что он встает, сам по себе явился доказательством того, что ее присутствие более не обязательно. Он спросил ее о сыне.

– Завтракает, – сказала она.

Рульфо протер глаза, на пальцах остался гной. Боль в шее понемногу стихала. Губы, как оказалось, потрескались. Как будто он всю ночь метался в жару. Повернул голову и увидел ее со спины: она собирала с пола диванные подушки и простыни, на которых спал мальчик. Смотреть на нее всегда было для него счастьем, и он стал изучать ее тело. Заметил, что шикарная грива ее волос цвета черного агата свесилась на сторону, в первый раз при свете дня открыв его глазам дорожку позвонков и идеальную симметрию сливочных ягодиц.

И броскую, в форме круга, татуировку с арабесками прямо на копчике.

– Мы не должны ходить на эту встречу. Это ловушка.

Он поднял глаза от чашки с кофе и взглянул на нее, удивленный твердостью ее тона.

– Они отберут у нас имаго, а нас убьют. Но не быстро. Будут убивать по-своему.

Он уже успел рассказать ей обо всем, не исключая теории Сесара относительно секты и власти поэзии. И тут он вспомнил о том, что она сказала чуть раньше, еще в постели.

– Ты говорила что-то о стихах власти. Откуда ты могла о них знать, если я тебе тогда еще ничего не рассказал?

– Видела во сне, – произнесла она, слегка поколебавшись.

– Тебе опять снились сны?

– Да.

Он ограничился тем, что наблюдал за ней. Ракель с холодным спокойствием выдержала его взгляд. «А она изменилась, – подумал Рульфо. – Почти совсем другая женщина».

Отчасти это ощущение не было верным, и он это понимал. Девушка была все той же, все так же завораживала его своей немыслимой красотой. Но она как будто бы отодвинулась, стала далекой. Она была здесь, рядом, ему достаточно было протянуть руку, чтобы коснуться ее, но личность, заключенная в это тело, ушла с поверхности, отступив в какое-то потайное место. В определенном смысле она теперь гораздо больше походила на своего сына, чем накануне: на лицах обоих теперь было почти одинаковое выражение некой внутренней силы.

Они сидели в столовой, заканчивая завтрак. Мальчик на диване играл в своих солдатиков, но почти бесшумно, едва жестикулируя. В комнате стоял полумрак – освещал ее только торшер, хотя на улице было светло. Рульфо по просьбе Ракели задернул занавески: хотя мальчик жил раньше и не в полной темноте, но глаза его все еще оставались чувствительны к свету.

– Все так, но если они все равно нас убьют, то почему же до сих пор этого не сделали? Уверяю тебя, что со мной, к примеру, они вполне могли покончить прошлой ночью: шея у меня оказалась очень хрупкой, в чем я имел возможность убедиться.

– Они хотят получить имаго.

– Да, это я уже слышал. Но почему они просто не отберут у нас эту штуку?

– Не могут, – ответила она. – Что-то произошло, когда мы доставали ее из воды. И теперь они могут получить фигурку только в том случае, если мы сами отдадим ее.

– Это тоже тебе приснилось?

– Да.

– Ну, тогда ты ошибаешься. Они обыскали мою квартиру. Явно хотели ее выкрасть.

Девушка покачала головой:

– Они не могут ее выкрасть. Твою квартиру обыскали только потому, что я им сказала, что она у тебя. А я тогда так и думала. Но единственное, чего они хотели, так это удостовериться в том, что один из нас держит ее у себя. Теперь они это знают. И им важно, чтобы мы пришли на эту встречу и отдали им фигурку. Если мы не придем, получить ее они не смогут. Если бы они даже случайно на нее наткнулись, то все равно не смогли бы ее взять. – Вдруг голос ее смягчился. – Я знаю, что говорю. Не спрашивай меня почему, но это так… Они не могут взять имаго, и поэтому, собственно, мы до сих пор живы. А как только мы им ее отдадим, нас убьют.