— Почему ты сразу не сказал? — смеясь, заметил Фоконьяк, который поспешно встал с кресла и сбросил халат. — Я одеваюсь, наряжаюсь и еду с тобой.

Пока оба занимались своим туалетом, гасконец, никогда не пропускавший случая подтрунить, говорил своему озабоченному другу:

— Хорошо ли ты все обдумал? Ты мне часто твердил: брак — могила любви. Не стану напоминать тебе тысячи таких же афоризмов, которые ты мне напевал на все лады.

— Оставь меня в покое, — грубо ответил Жорж. — Брось свои глупые шутки. Едешь ты или нет?

— Как же! — сказал Фоконьяк. — Как же, скачу! Могу ли я пропустить единственный случай сделаться твоим кузеном? Летим в замок… Да, летим!

Через несколько минут оба вожака «кротов» поскакали на своих превосходных лошадях в Магдаленский замок. Гильбоа принял их в гостиной. Барон дрожал от страха. Он находился во власти этих людей, приезд которых всегда доставлял ему неприятности. Однако, скрывая свои чувства, он очень любезно пригласил их сесть, а сам подумал: «Боже мой! Чего они от меня хотят?»

Однако он вовсе не подозревал, что дело идет о новом браке. Фоконьяк не заставил его ждать.

— Я читаю на вашем лице, барон, — сказал он, — как вас удивил нас ранний визит…

— Помилуйте! — ответил Гильбоа с лицемерным благодушием. — Вы всегда будете дорогими гостями. Но вы, вероятно, хотите поговорить со мной… о миллионе… Вам нужно какое-нибудь подтверждение, кроме моих слов, маркиз?

— Полноте, любезный барон, — пренебрежительно ответил гасконец, — эти вещи устраиваются нотариусами. За кого вы меня принимаете?

— Верно, верно, — жалобно ответил барон. — Может быть, вы хотите поговорить со мной о бриллиантах, которые должны украшать свадебную корзинку?

— Об этом мы поговорим в свое время, любезный дядюшка. Я заранее убежден, что вы расщедритесь. Но вот мой благородный друг, кавалер Жорж де Каза-Веккиа тоже желает поговорить с вами о свадебной корзинке и о приданом.

Гильбоа с изумлением вытаращил глаза.

— Я не понимаю… — пролепетал он.

— Это же ясно, — смеясь, ответил гасконец. — Мой благородный друг также желает жениться…

— Решительно не понимаю, — со вздохом ответил барон.

— О! Вы прекрасно все понимаете. Но если вы непременно желаете более ясного объяснения, то я скажу вам, что имею честь просить руки вашей племянницы девицы Жанны де Леллиоль для моего благородного друга кавалера де Каза-Веккиа.

Гильбоа побледнел и судорожно ухватился за ручку кресла.

— Как?! — вскрикнул он. — Моей племянницы Жанны?! Но вы хотите разорить меня!

— Неужели вы хотите уверить нас, — повторил гасконец, — что ничтожный миллион, который вы так любезно обещали мне, составляет все ваше состояние? Этого не может быть. Мы прекрасно знаем, что вы так хорошо управляли состоянием, законно принадлежащем мадемуазель Жанне, что набралась весьма кругленькая сумма, сложенная сами знаете из чего…

Смеясь над испуганным бароном, Фоконьяк продолжал:

— Да, любезный Крез, мы знаем, что от провизии, предназначенной для императорской армии, растолстели не солдаты, а ваш кошелек.

— Это ложь! Это ложь! Вы не сможете этого доказать! — вскрикнул барон.

— Да, — лукаво продолжал гасконец, — я очень хорошо понимаю причины ваших энергичных отпирательств. Но я вам докажу, когда наступит время, что и с этой стороны вы уязвимы. Императора можно заинтересовать в том отношении, чтобы объявить вас виновным. Он не побоится огласки. Позвольте задать вам один простой вопрос.

Барон согнулся, а Фоконьяк произнес:

— Да! Один простой вопрос: разве вы намерены оставить у себя состояние девицы Леллиоль, если вскрикнули при первом слове о браке: я разорен! Это мне напоминает историю похищения молодой девушки подкупленными негодяями. Цель угадать легко…

При этих словах Гильбоа страшно побледнел. Кадрус наблюдал за расстроенным лицом барона, когда Фоконьяк разглагольствовал о причинах похищения Жанны. Гильбоа, как все трусы, начал плакать.

— Вы знаете, — говорил он, ломая руки, — вы знаете, я невиновен!.. Меня самого обокрали… Я продал свое Отривское поместье… Воры украли у меня эту сумму… полтораста тысяч!

— Шардон отдал эти деньги Дюбуа, парижскому нотариусу на улице Сен-Дени, — сказал Кадрус, грозно подходя к барону, который думал, что настал его последний час.

— Пощадите!.. Пощадите!.. — вскрикнул он, падая перед Жоржем на колени. — Пощадите мою жизнь!.. Возьмите мою племянницу… но не губите меня!

Кадрус оттолкнул его ногой.

— Не тебя я щажу, — сказал он, — просто не хочу, чтобы мое вступление в твою семью было загрязнено такой кровью, как твоя.

Он увел с собой Фоконьяка из гостиной, где оставил барона, который поднялся с колен и бросил им вслед ненавидящий взгляд, говоря:

— О! Неужели я не найду способа покончить с этим человеком?

Через минуту хозяин Магдаленского замка велел своему управляющему немедленно явиться к нему в кабинет.

Когда Шардон получил такое приказание, он знал, что или его хозяин находится в крайнем затруднении, или что-то замышляет.

«Решительно это что-нибудь важное», — подумал управляющий.

— Что с вами, барон?

— Ах! Если бы ты знал, что со мной случилось. Что за несчастная мысль была похитить Жанну, и какой гибельный случай привел этих двух человек в лес!

Глаза Шардона засверкали.

— Неужели вы напали на след странствующих рыцарей, избавивших мадемуазель Жанну от наших поползновений? — с притворным смирением спросил управляющий.

— Именно, — ответил Гильбоа.

— Это были влюбленные, — повторил Шардон. — Я это говорил, если вы вспомните, барон, — продолжал он, когда его хозяин сделал утвердительный жест, — рано или поздно птицы станут порхать около клетки. Теперь стоит только ловко расставить силки…

— Мы ничего не можем против них сделать, — сокрушался Гильбоа.

— Ничего не можем?! — воскликнул Шардон.

— Ничего! — продолжал барон. — Ты увидишь! Письмо, которое наш курьер должен был отвезти в Англию…

— И что?

— Они завладели этим письмом и перстнем…

— Ах, черт побери! — вырвалось у Шардона.

— Да, — продолжал Гильбоа, — они захватили и ограбили нашего курьера. Потом, вероятно, продержав его в плену несколько дней, выпустили его и послали продолжать путь к Людовику Восемнадцатому. Меня удивляет только одно: почему мой верный курьер не приехал предупредить меня, как только оказался на свободе.

Барон не подозревал, что гонец, на верность которого он полагался, получил десять тысяч, обещанных Кадрусом, и весело отправился исполнять свое деликатное поручение. «Каков король, таков и лакей», — говорит пословица.