— Тебе какое дело? — вспылил Кадрус. — Почему ты хочешь знать, кто мне пишет?

— Полно, любезный друг, — ответил гасконец. — Надеюсь, ты не оскорбишь меня мыслью, что я не угадал имя той особы, которая прислала тебе это письмо. Тут все ясно. Это она.

— Ну да! — сказал Жорж. — Она! Вот почему ответа не будет. Я не хочу ее любить.

— Подумай, однако, о приличиях, — ласковым голосом продолжал Фоконьяк. — Нельзя же не дать никакого ответа посланцу. Он ждет.

— Ты этого хочешь? — спросил Кадрус, опять погрузившись в размышления. — Ну, хорошо! Скажи своей госпоже, — обратился он к посланцу Жанны, — что она найдет мой ответ в своем шифоньере. Вот тебе за труды.

Жорж подал крестьянину кошелек с золотом. Тот вытаращил глаза, жадно протянул руку и спрятал подарок. Пятясь задом и кланяясь до земли, крестьянин проворно отправился с ответом Жоржа в Магдаленский замок.

Вечером взволнованная Жанна перебирала безделушки, заполнявшие шифоньер в ее спальне, и вспоминала письмо, отосланное Жоржу. Вот что она ему писала:

«Жорж!

После того что произошло между нами, вы знаете, что я вас люблю. Я вас люблю! В этих словах я черпаю мужество пренебрегать всеми приличиями. Вы любите меня… мое сердце говорит мне это… Я это знаю… Я в этом уверена… Следовательно, вы обязаны защитить меня. Я скоро останусь одна… одна. Знаете ли вы, Жорж? А вы не должны оставлять одну ту, которую небо создало для вас. Я не могу оставаться жертвой низких покушений родственника, в руки которого меня отдал закон, не прося помощи у человека, которого Господь создал для того, чтобы защищать меня. Если обычаи, по которым следовало бы помогать слабым, не могут спасти меня от пороков и алчности, я должна искать защиты вне этих обычаев. Я пишу, мой Жорж, для того чтобы сказать: женщине, любимой вами, угрожает опасность.

Приезжайте сегодня в полночь, когда все в замке будут спать. Ждите у больших каштанов в парке, чтобы встретиться с той, которая принадлежит вам так же, как вы принадлежите вашей

Жанне де Леллиоль».

Жанна нашла ответ Жоржа в назначенном месте. Он состоял только из одного слова: «Буду».

Это одно слово трепещущая Жанна поцеловала и спрятала на своей груди. В полночь все спали. Жанна, закутавшись в плащ и боясь, чтобы ее не увидели, спускалась по большой лестнице; лишь луна освещала ее путь.

Жорж уже ждал ее под деревьями и сделал несколько шагов навстречу. Она бросилась к нему в объятия, прежде чем он успел предугадать ее движение. Между ними не прозвучало ни одного слова. Вдруг Кадрус, взглянув на Жанну и отвечая на ее безмолвный вопрос, вскрикнул:

— Да, да! Я тебя люблю! Так люблю, что не стану обманывать. Знаешь ли ты, кто я, Жанна?

— Какое мне дело? — просто ответила девушка. — Я люблю тебя, какой ты есть, каким ты был, каким ты будешь.

— Ты ошибаешься, Жанна. Ты любишь во мне блистательного кавалера, имеющего успех при дворе, человека, окруженного тайной, — словом, кавалера де Каза-Веккиа…

— Нет! — с живостью перебила его девушка. — Я люблю в тебе тебя, кто бы ты ни был…

— Жанна! — вскрикнул Жорж. — Ты будешь любить меня, несмотря на мою прошлую жизнь? Ты будешь любить, несмотря на будущее, сулящее мне смерть?

— Даже если мне бы пришлось провалиться в бездну, я буду тебя любить. Что мне до того, если я обрушусь туда с тобой!

— Но это невозможно! — воскликнул Жорж. — Это было бы слишком гнусно и подло. — Слушай, — продолжал Жорж тихим голосом. — Ты каждый день слышишь о человеке, который во главе разбойников смеется над всеми законами. О человеке, для которого нет ничего святого, который ведет открытую борьбу с обществом. О знаменитом вожаке «кротов», о свирепом Кадрусе, перед которым все дрожат.

— Перед которым не дрожу только я, — ответила Жанна. — Я не дрожу перед тем, к кому летит мое сердце, потому что Кадрус — это ты.

Жорж упал к ногам своей возлюбленной, словно громом пораженный.

— Как, Жанна?! — вскрикнул он вне себя. — Ты все знаешь? Ты угадала, и ты меня любишь!

— Я люблю Кадруса не за то, что он Кадрус, а потому, что мое сердце отдано ему, — ответила Жанна, протягивая руки к Жоржу, который покрыл их неистовыми поцелуями.

Наступило минутное молчание, потом Жорж продолжал:

— Послушай. Прежде всего знай, что роковая судьба толкнула меня на этот путь.

— Я верю этому, — сказала с живостью девушка.

— Выслушай меня, — продолжал Жорж. — Кто мои родители? Я не знаю. Мне сказали, что они умерли. Всё заставляет меня думать, что я незаконный сын какого-нибудь знатного вельможи и добродетельной дамы, которые, потратив на меня тысяч сто, могли продолжать удивлять всех своим суровым благочестием. Так устроен свет! Меня отдали человеку, которого я называл дядей и который был очень рад содержать меня, потому что ему предоставили пользоваться доходом со ста тысяч, отданных нотариусу до моего совершеннолетия. Если бы я умер, опекун получил бы в наследство этот капитал. Меня воспитывали вместе с сыном моего мнимого дяди, пока не отдали бедному деревенскому священнику, более сведущему в поваренном искусстве, чем в латыни. Сына моего опекуна послали в Париж изучать право. Заметь, милая Жанна, — добавил Жорж с горечью, — что если бы не мои деньги, то дядя — я иначе не стану его называть — не смог бы послать своего сына закончить образование. Будучи бойким мальчиком, я научился шалостям с ровесниками, а не латинскому языку, который добряк кюре уже забыл, если и знал когда-нибудь. Потом дядя вызвал меня к себе. Я поехал. Он меня не упрекал, а, напротив, дал денег, много денег, и я, обрадовавшись щедрости доброго дяди, промотал эти деньги с приятелями, к несчастью, в тех местах, где мне и не следовало бы бывать. Вскоре меня арестовали и отвели в тюрьму по обвинению в краже со взломом у моего дяди. Он уверял, что я вскрыл его бюро и взял лежавшие там деньги. Любезный дядюшка в качестве опекуна просил отдать меня до совершеннолетия в исправительный дом. Суд согласился на его просьбу. Смешнее всего то, что мой мнимый кузен, сын опекуна, вернувшийся из Парижа, обвинял меня в суде. Он напыщенными фразами говорил, как ему тяжело обвинять своего родственника, но к этому его призывает священный долг. Меня поместили в тюрьму с самыми закоренелыми преступниками. Заметь, милая Жанна, что публика восхищалась красноречием моего кузена. Жалели, что он вынужден исполнять такую суровую обязанность. Он даже получил повышение. На мои деньги он получил воспитание, через мой позор — новую должность.

— О боже мой! — перебила Жанна. — Неужели на земле есть такие злые существа?

— Слушай дальше, — произнес Жорж, оживлявшийся по мере продолжения своего рассказа. — Дядя мой сделал только первый шаг к тому, чтобы погубить человека, вверенного его заботам. Он хотел заполучить себе сто тысяч, принадлежавшие мне. С желанием и умением повелевать, которые были и всегда будут главными недостатками моего характера, я стал вожаком, героем людей, которые содержались вместе со мной. Ни тюрьма, ни побои не удерживали меня, когда дело доходило до того, чтобы защитить одного из моих товарищей. Надо сказать, что моя верность дружбе вошла в пословицу, что способствовало созданию шайки и привлечению ко мне всех, кто оказался вне закона. Как бы там ни было, заключение мое кончилось. Я вышел из тюрьмы с весьма дурной репутацией и вернулся в город, где провел юные годы. Сердце мое сжигала ненависть, и я жаждал мщения. Я забыл сказать, что по приговору суда был лишен гражданских прав до двадцатипятилетнего возраста. Следовательно, мой капитал оставался в руках дяди, который должен был давать мне проценты, но отдавал он их мне не полностью. В моем положении, не зная законов, было очень трудно проверить его. Я наделал долгов, а когда кредиторы стали надоедать мне, я надавал им векселей. Ведь у меня был капитал. Когда же пришло время платить по векселям, меня посадили в долговую тюрьму. А капитал по-прежнему оставался в дядиных руках. Он берег его для своего сынка, который в тот день, когда меня посадили, получил должность прокурора.