– В убийстве Беа подозревается Сабрина!

– Но она уже подозревалась, да и Ивано тоже.

– Найдены неопровержимые доказательства, с точностью подтверждающие, что это сделала она.

Лола оторопела.

– Ты сама в это веришь? Я пока представить не могу! – И она вспомнила, как целый день ходила с Сабри по Риму. – Ну что дневник нашли, это я знаю. А еще что? Что могло бы дать точные доказательства, что это она?!

– Там много чего, но самое главное, что она знает все подробности произошедшего убийства, и все они совпадают с официальной версией, подтвержденной вскрытием и другими анализами, что в показаниях Маурицио вообще не присутствовало. Ты же знаешь, как наша полиция умеет раскручивать, сам не заметишь, как уже рассказал все как есть. А тут неискушенная девушка.

– А вот на неискушенную Сабрина как раз совсем и не похожа. Впрочем, и на убийцу тоже…

– Я сама в шоке, но это информация из нашего надежного источника.

– Но почему?!! Зачем?!! – не выдержала и вскрикнула Лола.

– Ты успокойся и думай о программе, а подробности я тебе напишу, – утихомирила ее Дана и отключилась.

«Хорошо, что я остановилась, – и, посмотрев в зеркало заднего вида, она увидела, что побледнела. Ну никак она не могла представить Сабрину в роли убийцы, хотя… – Разнесла же она нас с Пино лопатой по полю… но это вроде за отца боялась, что тоже понятно…» Но память начала подсовывать сомнительные моменты: как старательно Сабри пыталась обычного итальянца Сандро, падкого на красивых девушек, сделать подозрительным соблазнителем, готовым украсть Беа; как без колебаний согласилась с тем, что ее отец – убийца; как умело повернула событие с дневником под другим углом, сказав, что спрятала его по просьбе Ивано; и как сразу же подхватила специально подброшенный эпизод с беременностью Беа, чтобы окончательно утопить своего друга.

Лоле всегда была неприятна Сабрина, но, работая на криминальной программе уже три года, она научилась абстрагироваться от внешности кого бы то ни было, зная, что нельзя основывать свои подозрения на беспочвенной антипатии, но сейчас пожалела, что не прислушалась к себе. Лола постепенно успокаивалась, к лицу снова прилила кровь.

«И чего меня так прихватило? – подумала она, трогая машину с места. – Девочка убила двоюродную сестру, это действительно страшно и дико, но надеюсь, что на этот раз причины известны и нашли настоящего виновного, а мне придется поменять весь план, который я продумала по дороге. И плакали мои тусовки…»

Козима не понимала, сколько времени прошло с тех пор, как увезли Сабрину, пять-десять минут, а может, пять-десять часов. Телевизор по-прежнему бормотал, теперь уже о погоде, а Козима все стояла в центре гостиной.

Неужели ничего нельзя изменить? Ведь всего несколько дней назад ее семья слыла самой добропорядочной и работящей во всей Аверане, и Козима почти успокоилась – все было «не хуже, чем у людей». Но когда Сабри пару месяцев назад, растрепанная и расстроенная, вернулась домой и, прошмыгнув к себе, прошипела сквозь зубы: «Маленькая сучка!» – Козима поняла, что ей еще придется потрудиться, чтобы внушить Сабри, что значит «не выносить сор из избы». А когда после поездки в Рим Сабрина стала тратить всю свою небольшую зарплату на фирменные вещи, хотя всегда относилась к ним более чем спокойно и даже смеялась над Беа, которая жить не могла без брендов «Гуччи» и «Макс Мара», Козима сильно задумалась и принялась с усердием разбираться в отложенных когда-то старых документах, ведь денег, чтобы «было не хуже, чем у других», нужно было все больше и больше.

– Мам, нам бы машину поменять, – уже неоднократно просила Сабри.

– Мам, добавь немного, хочу новую мобилу купить, а то у Беа и то последняя модель!

– Мам, мы хотим с Беатричей в Рим съездить к родственникам.

А вот как раз в столицу-то и не надо было их отпускать, тем более одних. Приехали обе как будто очумелые.

Как там Сабрина, господи? Надо сходить в полицию узнать. Но, подойдя к окну, наткнулась на море вспышек, засверкавших сразу же, как только она отдернула занавеску.

А что будет, когда она выйдет на улицу?!

В ней закипала злость. Какими были милыми и обходительными эти журналисты, когда надо было что-то разузнать, выведать. А эта, сероглазая, которую они даже впустили в дом, настолько она выглядела участливой к их горю. А теперь что только не лепит об их семье! Зря Сабрина соглашалась практически на все предлагаемые интервью. И никто не знает, какую роль теперь сыграют ее рассказы о Беа в расследовании.

Накинув платок и надев черные очки, она вышла на улицу. Толпа журналистов всколыхнулась и рванула навстречу Козиме, тыча в лицо микрофонами.

– Это правда, что при обыске в вашем доме был найден дневник Беа?

– Как вы можете это прокомментировать?

– Сабрине было выдвинуто какое-то обвинение?

– Вы направляетесь в полицию?

Каждый вопрос приводил Козиму в еще большую ярость. Закрываясь одной рукой и расталкивая журналистов другой, она шагнула за калитку и попробовала подойти к машине.

– Я не буду отвечать ни на какие вопросы! Отойдите! Дайте пройти!

Сволочи, они приводили ее в бешенство. Ее дочь допрашивают! Бедная, как она справляется со сворой полицейских?! Она представила плачущую Сабрину в участке, отвечающую сквозь слезы на сыплющиеся на нее вопросы. Боже мой! Сможет ли она продержаться?!

Козима пыталась отодвинуть микрофоны, прыгающие прямо перед ее глазами, и выбраться на дорогу. Но толпа надвигалась, и ее ярость достигла своего предела. Она хотела защитить свою девочку ото всех: от докучливых полицейских, от наглых журналистов и от этого страшного мира. Схватив один из камней, которым они подпирали дверь гаража, она бросила его в самый центр толпы. Все ахнули, раздался звук разбитого стекла, и Козима оказалась стоящей в центре свободного круга, а камеры и вспышки заработали с новой силой. Увидев, что никто не собирается убегать, а вопросы продолжают выкрикивать так же часто, Козима схватила еще один камень и еще один и со всей злостью и силой, на которые она была способна, стала метать их в журналистов. Почувствовав, что сердце трепещет уже в самом горле, задыхаясь, она повернула обратно к дому.

Держась за стену, открыла дверь и, шатаясь, вошла в полумрак гостиной. Медленно передвигая ноги, дошла до тумбочки, где хранились лекарства, не зажигая света, нащупала нужную пачку, положила таблетку на язык. Бутылка воды была где-то рядом, сердце билось все глуше, и его удары молотом разносились по грудной клетке. На секунду она подумала, что умирает. Нет-нет, только не сейчас… Она попыталась проглотить сухую таблетку и, безуспешно повторяя глотательные движения, старалась протолкнуть прилипшее к языку лекарство, пока ее пальцы не нащупали спасительную бутылку. Сделав два глотка, она откинулась на спинку дивана и закрыла глаза. Момент смятения прошел, и лицо ее сделалось таким же суровым и неподвижным.