Голос ее задрожал. За прошедшие дни она уже успелапривязаться к этим малышам, двое постоянно состязались за право сидеть у нее наколенях, а один всю минувшую ночь проспал, прижавшись к ней, у нее в кровати —к большому огорчению Чарльза. И старшие девочки, Лин Вей и Синь Ю, такие милые,заботливые, доверчивые. Разве Одри может их бросить на произвол судьбы? Онаснова обратила взгляд на Чарлкаа, теперь исполненный муки.

— Знаю, дорогая… Знаю… Ужасно, что мы вынуждены ихоставить. Но ничего нельзя сделать. Страна вся переполнена людскимистраданиями, голодом, беспризорными детьми. Мы бессильны что-либо изменить. Тоже самое и здесь.

— Я не могу их оставить, Чарли. Это совершенноневозможно. Пусть даже придется пробыть здесь целый месяц, пока не приедутмонахини.

У Чарльза сжалось сердце. Он понял, что она не отступит.

И он ничего не может с ней сделать. Она не ребенок. И невосемнадцатилетняя барышня, чтобы распоряжаться ею и приказывать. Она живетсвоим умом. Чарльзу опять стало страшно.

Как ему быть, если она откажется сейчас уехать из Китая?

— Ну а что, если их придется ждать полгода, Од? Ведь итак может статься. Политическая ситуация может настолько ухудшиться, чтофранцузы решат совсем отказаться от этого приюта, и тогда ты застрянешь здесьна годы.

Это была страшная мысль даже для Одри. Но все равно, раз онарешила, значит, так и будет. Она не бросит сирот на произвол судьбы.

— Наверно, придется рискнуть, — пожала онаплечами, отвечая на его вопрос и пряча свои страхи под маской шутливогобезразличия.

Чарльз смотрел на нее с ужасом. Он чувствовал, что в ихотношениях происходит нечто непоправимое.

— Одри, прошу тебя… — Он обнял ее, прижал к себе иощутил, что она вся дрожит. Ну конечно же, ей страшно остаться здесь одной. Ноон не согласен сидеть и ждать еще целый месяц, а может быть, два месяца, аможет быть, год. Ему необходимо через несколько недель быть в Лондоне.

— А как же мы? Наши отношения? Или они тебебезразличны?

— Конечно, нет. — Она словно бы дажеобиделась. — Ты ведь знаешь, что я тебя люблю.

Они действительно по-настоящему любили друг друга. И до сихпор между ними не возникало непреодолимых разногласий.

Но теперь оба оказались бессильны.

— Простишь ли ты меня когда-нибудь, если я останусьздесь? — спросила Одри. Голос ее дрогнул.

— Правильнее было бы спросить, прощу ли я себя. Я немогу оставить тебя в Маньчжурии одну, Од. Не могу! — В порыве отчаяния онударил кулаком в ладонь. — Неужели ты не понимаешь? Я тебя люблю. Я тебяздесь не брошу. Но задерживаться надолго для меня невозможно. У меня подписандоговор. И подходит срок сдачи трех работ. Для меня это дело очень серьезное.

— И для этих детей, Чарли, дело тоже очень серьезное.

Речь идет об их жизни. Бандиты могут прийти и убить их —Бандиты сирот не убивают.

Чарли сказал и осекся. И он и она знали, что это правило неповсеместно. В Китае оно не действует.

— И японцы могут с ними расправиться. И вообще, мало личто может случиться. Ничего не поделаешь, обстоятельства сложились так, что разты не можешь здесь задержаться, значит, тебе придется, по-видимому, разлучитьсясо мной. Но ты должен понять, Чарли, что в этой ситуации мне принадлежит правосвободного выбора, Я взрослый человек и решения принимаю сама, как в Венеции,когда я села в твой поезд, и в Стамбуле, когда я решила отправиться с тобой вКитай. Вот и здесь я решаю сама… И что со временем я вернусь к деду, это тожемое решение. Значит, такая у меня судьба… — На минуту Одри отвернулась. —Я только мечтаю об одном.

— она уже не сдерживала рыданий, — ..мечтаю, чтобынаши судьбы оказались общими. Но сейчас это неосуществимо. — Она обратилак Чарльзу полные слез глаза. — Тебе придется оставить меня здесь, Чарли.Ради детей. — И добавила фразу, до глубины души потрясшую Чарльза:

— Что, если бы кто-нибудь из этих детей был наш, твой имой? И кто-то Мог его спасти, но не спае?

— Если бы у нас был ребенок, я бы ни на шаг не отпустилтебя от себя, — сказал Чарли с такой горячностью, что Одри улыбнулась. Онвдруг озабоченно спросил:

— А что, есть такая вероятность?

После Стамбула он об этом не беспокоился: Одри научиласьвычислять опасные дни и предупреждала его, когда им следовало воздержаться отблизости. Ни он, ни она не хотели ребенка, пока еще не все улажено, но сейчас,когда Одри так сказала, он подумал, и уже не в первый раз, а вдруг?

— Нет. — Она покачала головой. — Вряд ли. Ноты представь себе… представь себе, что это твои дети. Как бы ты отнесся ко мне,если бы я их бросила?

Он усмехнулся ее наивности. Она совсем не понимала Востока.И хорошо, что не понимала.

— Ты в Китае, Одри. Почти все эти дети брошены илипроданы за мешок риса родителями, которые не в состоянии прокормить их ипоэтому вынуждены их продать или просто оставить умирать с голоду.

Одри чуть не стало дурно от этих слов. Она покачалаголодной, не допуская такой мысли.

— Я не могу обречь детей на гибель.

— А я не могу здесь дольше оставаться. Что будемделать?

— Ты поезжай, Чарльз, возвращайся в Лондон, как былозапланировано. А я еще немножко здесь побуду, пока не приедут монахини. И поедудомой через Шанхай и Иокогаму. Может быть даже, к тому времени, когда ядоберусь до дому, ты уже освободишься и сможешь приехать в гости вСан-Франциско.

— Ты так говоришь, как будто это пустячное дело. Но,черт возьми, вдруг с тобой что-нибудь случится? — Он содрогнулся от этойневыносимой мысли.

— Ничего со мной не случится. Все а рукахБожьих. — " Впервые До дня их знакомства Чарльз услышал от нее такиеслова и был очень растроган. До сих пор нечто подобное он слышал только отШона, а Шон…

— Я, по-видимому, не так полагаюсь на Бога.

— Надо полагаться, — спокойно ответилаОдри. — Я еще, может быть, успею вернуться к Рождеству. Монахини должныприехать в конце ноября, и за месяц, если повезет, я доберусь до дома.

— Ты не в своем уме, Одри! Ты рассуждаешь совершенно нереалистично.Тут тебе не Нью-Йорк, тут Китай. Планировать заранее ничего невозможно. Я жетебе сказал, пока приедут монахини, может миновать не один месяц.

— Ничего не поделаешь, Чарли. — Глаза ее снованаполнились слезами. Она устала препираться с ним. — Иначе поступить я немогу.

И вдруг она разрыдалась. Он обнимал ее, пытался утешить.

— Одри, ну не надо… милая… я тебя люблю… Ну пожалуйста,любимая, опомнись, поедем со мной.

— Не могу.

Влажными от слез глазами она посмотрела ему в лицо, и онпрочел в ее взгляде такую непреклонность, что понял: уговоры бесполезны.