был глубоко тронут приходом старика и оценил то, что он не побоялся прийти в квартиру иностранца. Потом, когда я узнал больше о его жизни, я понял, что смелости у него хватало всегда. Во время страшной трехлетней блокады Ленинграда во вторую мировую войну он участвовал в организации Дороги жизни через Ладожское, озеро.

До визита Бориса Ивановича я как-то не думал о том, чтобы получить доступ к московским архивам. Из беседе американскими учеными я знал, как трудно добывать информацию из советских источников. Частично это объяснялось тем, что советские служащие часто сами не имели понятия, что у них содержится в той или иной папке, и поэтому не хотели, чтобы иностранцы получили доступ к материалам, которые могли содержать нежелательные сведения. Тем не менее, я попросил Зину начать поиски материалов о Фролове. Оказалось, что она разделяла мое увлечение декабристами и уже пыталась установить контакт с Ильей Зильберштейном, чтобы выяснить, писал ли Николай Бестужев портрет Фролова.

Пока же она связалась с руководством Центрального государственного архива для поисков бумаг Фролова или о нем. После множества телефонных переговоров мы, наконец, получили ответ: для моего допуска в архив требовалось рекомендательное письмо из МИДа. Отдел печати министерства, куда мы направили запрос, тут же согласился направить такое письмо. Я не делал секрета из своих поисков, обсуждая их открыто с представителями советской прессы. И те откликались с интересом.

Сотрудники Центрального архива поставили меня в безвыходное положение: они не смогут найти документов, касающихся Фролова, если я не дам им номеров каталога. А так как иностранцы не допускаются до архивов, я не смогу пользоваться каталогами. Я не был уверен, были ли соответствующие справочники в Ленинской библиотеке, и подумывал о поездке в Хельсинки для консультации в Славянской библиотеке, которая была одним из основных хранилищ документов императорской России до получения Финляндией независимости в 1918 году.

Пока я раздумывал, как выйти из положения, Зина сообщила радостную весть: Зильберштейн передал все акварели Бестужева Пушкинскому музею. Среди них был и портрет Фролова. Она позвонила в музей, сотрудники которого подтвердили это. Если мне интересно посмотреть портрет, они будут только рады. Интересно?! Не то слово. Я уже был на пути в музей.

Понимая, что это может быть моя единственная возможность увидеть Фролова воочию на портрете, я попросил своего друга Сергея Петрова поехать со мной, захватив специальные объективы для съемок произведений искусства. В музее нас провели на второй этаж в комнату, где изучались и подготавливались к хранению акварели. Работники музея слушали меня очень внимательно, когда я рассказывал историю своей семьи и о наиболее значительных моментах моих поисков. Мы перешли к специальному столу. Одна из сотрудниц взяла тонкую пачку, развернула ее коричневую обертку и вынула оттуда ори-глиальный акварельный портрет Фролова, сделанный примерно в 1836 году, когда он был еще на каторжных работах в Сибири. Не могу описать чувства, которые я испытал, глядя на этот портрет. Он был в превосходном состоянии, сохранив всю первоначальную свежесть, несмотря на то, что ему было более ста лет.

На портрете Фролов изображен сидящим на стуле в полоборота к зрителю. Левая рука покоится на спинке. На нем белая рубашка с длинными рукавами и серый жилет. Свежее, чистое лицо с бакенбардами и слегка опущенными рыжими усами. Ясные карие глаза, проницательный взор; нос с греческой горбинкой. Он выглядит скорее как поэт, а не как каторжник.

Я подошел к открытому окну, чтобы лучше рассмотреть картину при дневном свете. В эту минуту Фролов не казался каким-то древним родственником, о котором Бабута вспоминала, сидя на скале в Нью-Хемпшире, и память о котором была увековечена в Москве кубом красного гранита. Это был реальный человек, который жил, боролся и выстоял. Я не мог говорить от волнения. Но я твердо знал: я буду идти дальше по следам Фролова, пытаясь найти вещи, которые он делал своими руками, письма, которые он писал. Я разыщу то, что он передал своим, детям и внукам. к

Глава десятая

Любопытно, что означало это неожиданное бритье? Скорое освобождение? Трудно поверить. Визит официального лица из американского посольства? Я подозревал, что это будет встреча с Мортом Зуккерманом, моим главным редактором и издателем. Руфь говорила, что он пытался получить визу для приезда в Москву.

Зуккерман был крупным дельцом по продаже и покупке недвижимости в Бостоне, но опыта в журналистике и в общении с советскими бюрократами у него было мало. Когда он приобрел журнал "Юнайтед Стейтс Ньюс энд Уорлд Рипорт" в 1984-ом, в редакции начались изменения, перестановки, увольнения и т. д., которые вызвали трения между ветеранами и новичками. Мне повезло, так как я был в то время за границей, и все новости и сплетни доходили до меня в последнюю очередь.

Теперь же я задавался вопросом, насколько энергично редакция журнала будет меня поддерживать. Ведь я был одним из "старичков". Я был едва знаком с Мортом Зукерманом, и у меня почти не было контактов с новым редактором, Дэвидом Гергеном, который когда-то работал руководителем службы связи президента Рейгана. Поймут ли они, что очень важно проявить твердость с самого начала. Я вспомнил, как Робин Найт рассказывал мне с горечью, что прежние руководители журнала, вместо того чтобы немедленно заявить протест против того, что его опоили, стали выяснять, не было ли у него проблем с пьянством. "Это полностью подорвало мое положение, — говорил он, — и внушило Советам мысль о том, что они могут действовать совершенно безнаказанно".

В последний раз я провел тупым лезвием по исцарапанному подбородку и в сопровождении охранника КГБ поднялся на второй этаж. Войдя в комнату 215, я увидел, что полковник Сергадеев разговаривает с каким-то чином.

— Ну, Николай Сергеевич, что Вы подумали об этом бритье во вторник? — спросил полковник, довольный собой. Он достал из кармана расческу и несколько раз провел ею по густым волосам.

— Мне предстоит встреча с моим главным редактором, господином Зуккерманом, — ответил я.

— Точно, — воскликнул полковник и добавил с иронией: — Вы действительно очень хорошо ориентируетесь.

Итак, слава Богу, сейчас не будет допроса, и я увижусь с Зуккерманом. Пожалуй, самое главное сейчас — убедиться, что редакция журнала со мной.

Сергадеев пригласил меня в комнату для посещений. Когда мы вошли, она была пуста. Я бросил взгляд на: обстановку. Репродукции картин находились точно на тех же местах, что и в понедельник, а это означало, что скрытые микрофоны, очевидно, работали. Сергадеев сел за стол и достал блокнот.

Через