в зал. В заключение Борис Иванович сказал, что он вдов и живет вместе с дочерью в Ленинграде. Время от времени, если здоровье позволяет, он приезжает в Москву поработать в архивах.

— Может быть, увидимся еще как-нибудь, — сказал он.

Второе отделение вечера заключалось в показе слайдов, сделанных одной женщиной, которая ездила по Советскому Союзу, разыскивая и фотографируя могилы декабристов. "Могила Фролова наиболее впечатляющая из всех, — подумал я, — и находится в отличном состоянии". Другие пришли в упадок, а некоторые просто исчезли.

Я был в восторге от встречи. Новые сведения о Фролове всплывали, казалось, повсюду, как будто его жизнь шла где-то рядом с моей.

К концу декабря пришли хорошие новости. Наконец-то "технические причины" были преодолены, и выставка, посвященная русскому освободительному движению, открылась с опозданием на шесть с лишним недель. Я бросился туда посмотреть, было ли кольцо включено в экспозицию. Оно лежало под стеклом рядом с другими предметами, принадлежавшими декабристам, и было снабжено краткой надписью: "Кольцо декабриста Фролова А.Ф. Принадлежит Данилову Н.С., США". Быть может, какой-нибудь родственник пройдет мимо и поинтересуется, что это за Н. С.Данилов.

Была, правда, одна неувязка. Согласно подписанному мной контракту, кольцо должно было быть возвращено мне 31 декабря 1982 года, то есть через три-четыре дня. Было бы очень нелюбезно просить его обратно сейчас, так что я позвонил в музей и предложил оставить его в экспозиции до 30 июня 1983 года. Они согласились и в начале января прислали мне поправку к договору.

Новый год начался относительно неплохо. Мне, наконец, удалось нанять секретаря. Ее звали Зина. Это была женщина лет пятидесяти, переводчица старой школы. Ее английский был на высоте, и она не боялась работы. А в ту весну у нас ее было очень много.

В политическом отношении закат Брежнева был тусклым. Теперь, с приходом нового человека к руководству, мои редакторы заставляли меня поторапливаться с новыми материалами. Бывший шеф КГБ Андропов был полон решимости выкорчевать три основные порока в советском обществе: пьянство, прогулы на работе и коррупцию. Задолго до Горбачева он понимал, что если не будет положен конец экономическому застою, Советский Союз еще больше отстанет от передовых стран мира. Никто не желал приобретать советские товары, даже сами жители СССР. Некачественные товары и отвратительный сервис вызывали постоянные нарекания. Условия жизни в стране постепенно улучшались, но недостаточно; люди хотели большего. Все больше иностранных туристов, приезжавших в Москву, все больший приток импортных товаров способствовали тому, что надежды советских людей на лучшую жизнь и требования к качеству товаров росли. Было грустно видеть, с каким презрением относились советские граждане ко всему, производимому в их стране.

Летом перед отпуском я зашел в Исторический музей, чтобы забрать кольцо. Пока я ехал к Красной площади, я думал, что сейчас получу ответ на вопрос, можно ли доверять русским. Я проигрывал разные варианты, одинаково волновавшие меня: кольцо все еще выставлено, и его нельзя вынуть опять-таки по "техническим причинам"; или: его убрали, но служители не могут найти, куда его спрятали; или: мои бабка и дед нелегально покинули Россию вместе с кольцом, и теперь специальным решением Верховного Совета кольцо меняет владельца без всякой компенсации.

Я очень нервничал, идя в административную часть музея. На этот раз меня провели прямо к директору. "Плохой признак", — подумал я. Седовласый человек в сером костюме, он говорил грубовато-авторитетным тоном партийного функционера, привыкшего приказывать. Казалось, он куда-то спешит и не имеет времени на беседу.

— Мы бы хотели купить у Вас кольцо, — сказал он. — И мы готовы предложить Вам 2 000 рублей.

Я сделал вид, что думаю над предложением. 2 800 долларов?.. Затем покачал головой.

— Нет, моя семья не согласится с этим. Это ведь фамильная ценность, и мы ею очень дорожим.

Директор был разочарован, но снял трубку и распорядился принести кольцо. Он вручил его мне, поблагодарил и быстро проводил меня из кабинета. Ему явно не понравился мой отказ.

По дороге домой я испытал легкий стыд за своя опасения. Этот случай мог послужить уроком для советско-американских отношений и для меня лично. Когда есть взаимные интересы и четкий договор, то можно вести дела с русскими. Правда, здесь может быть определенный риск, поскольку соглашения не всегда подкрепляются соответствующими гарантиями.

Когда в августе я вернулся из отпуска, по Москве ходили слухи о серьезной болезни Андропова. Он исчез из вида после приема делегации американских конгрессменов в Кремль в середине августа. Однако в дипломатической сфере кое-какие признаки указывали на возможность улучшения отношений между Москвой и Вашингтоном. Группа американских экспертов завершила подготовку нового соглашения о закупках Советским Союзом зерна в Штатах, и в конце августа американских журналистов пригласили в МИД присутствовать на официальной церемонии его подписания. В тот день, когда мы собрались в похожем на свадебный пирог небоскребе МИДа, никто из нас не подозревал, что через несколько часов самолет советской противовоздушной обороны собьет южно-корейский пассажирский лайнер над Сахалином, сведя таким образом достижения в советско-американских отношениях к нулю.

Простые советские люди возмущались по поводу того, что весь мир осуждал Советский Союз за уничтожение "самолета-шпиона", как на том настаивало советское правительство. Такая позиция была вполне объяснима; ведь они почти ежедневно читали в газетах и журналах материалы о "коварных происках" ЦРУ.

— Я не понимаю, — говорил мне водитель такси, когда я возвращался с пресс-конференции в МИДе, — самолет-шпион нарушает нашу воздушную границу, мы его сбиваем, а потом нас все осуждают и начинают ненавидеть. Почему?

Поздно вечером, когда я, сидя в своем кабинете наверху, передавал данные о катастрофе южно-корейского самолета в Вашингтон, неожиданно раздался робкий стук в дверь нашей квартиры. Посмотрев в глазок, Руфь увидела невысокую фигуру человека в старом коричневом плаще. Это был Борис Иванович. Она позвала меня вниз, и мы пригласили его войти. Он был очень вежлив, поцеловал ей руку. На этот раз он упорно говорил по-английски. И хотя иногда ему и приходилось подыскивать слова, его английский был довольно правильным. — У меня была няня англичанка, — объяснил он, когда Руфь сделала ему комплимент по поводу его богатого словарного запаса.

За чаем Борис Иванович рассказал, что работал в отделе рукописей Ленинской библиотеки, когда напал на упоминания о Фролове.

— Я хотел бы, чтобы Вы познакомились с ними, — сказал он, расстегивая потертый портфель дрожащими руками и вынимая несколько листков. — Это полицейские протоколы, которые были сохранены уже после того, как по амнистии 1856 года Фролов был освобожден и вернулся в Крым. Вы должны получить к ним доступ, если сможете.

Я