Я был озадачен.

— В Америке?

— Да, в Америке. Как ведется следствие в Америке?

— Валерий Дмитриевич, — я отвечал со всей искренностью, — откуда мне знать. Я никогда раньше не был в таком положении. Но я думаю, что в Америке для ведения такого протокола — вопросы и ответы — следователь пользовался бы компьютером.

Полковник положил шариковую ручку и вздохнул.

— Да, — сказал он с легким сожалением, — мы в Советском Союзе еще не дошли до этого.

Вернувшись в камеру, я решил заняться чтением "Маленького Наполеона" и биографии Мичурина, когда вдруг дверь резко отворилась. В камеру в сопровождении охранника вошел человек в белом халате с чайником и двумя поцарапанными алюминиевыми чашками. Это был Николай Николаевич, тюремный санитар, который появлялся по воскресеньям и средам с принадлежностями для бритья. Ник-Ник, как его называли, чуть-чуть знал английский, и ему нравилось практиковать его со мной.

— Добрый день, — сказал он с сильным акцентом. Но мне нравились его не слишком-то успешные попытки говорить со мной на моем родном языке. — Бриться!

Он поднял кисточку, которая больше напоминала клок свалявшейся соломы, чем пучок росомаховой щетины, и налил кипящей воды из чайника в обе чашки. Затем он повернулся и вышел из камеры, а я сидел на койке и рассматривал себя в зеркало, которое он оставил. Я знал, что охранник все время смотрит в глазок, чтобы удовлетвориться, не собираюсь ли я перерезать себе горло.

Я намылил щеки простым мылом, которым мы умывались, и погрузил лезвие в кипяток. Оно было очень тупое, как будто им пользовались по крайней мере сто заключенных, больно скребло кожу и почти не брило. Но я был настойчив.

— Бог ты мой! — вскричал Стас. — Бритье во вторник? Определенно, что-то готовится!

* * *

Глава девятая

Последние месяцы моего пребывания в Москве в 1982 году были самыми напряженными. Выйдя из Исторического музея 10 октября, я попытался забыть о кольце Фролова, хотя бы на время. Выставку предполагали открыть в конце месяца, и все шло по плану. По просьбе Юрия Петрова, директора выставки, я написал краткую историю кольца. Но прошло 30 октября, а из музея ни слуху, ни духу. Тогда я решил позвонить сам. Я набрал несколько раз номер, но телефон то молчал, то отвечал короткими гудками "занято". Тогда я послал Павла спросить, что произошло. Он вернулся, как всегда позже, чем следовало бы, и сказал, что открытие отложено "по техническим причинам". Я начал беспокоиться. "По техническим причинам" в переводе с бюрократического языка означает, что где-то что-то не в порядке. Я поделился своими опасениями с моим советским другом. Тот стал меня разуверять, говоря:

— Вы, иностранцы, все параноики. Вам чудится КГБ за каждым кустиком. Не следует приписывать КГБ обыкновенное советское неумение работать как следует.

В начале ноября я решил съездить с Калебом во Францию отдохнуть и повидаться со своими престарелыми родственниками. Это было подходящее время, поскольку у Калеба были короткие каникулы по случаю годовщины Октябрьской революции, а я крайне нуждался в перемене обстановки. Я уже откладывал поездку несколько раз в связи с болезнью Брежнева. Но на этот раз я твердо решил ехать; в конце концов, слухи о его возможной кончине распространялись уже несколько лет.

Путешествие началось плохо. Не успели мы приехать в Париж, как я обнаружил, что моя советская виза на отдельном листе исчезла из паспорта. Без нее я не смогу вернуться в Москву. Как только я добрался до дома отца в пригороде Со, я немедленно отправил телекс Руфи, чтобы она попросила МИД дать указание советскому посольству в Париже выправить мне новую визу. Зная, как медленно проходит бюрократическая процедура, я рисовал жуткие картины своей задержки во Франции на несколько недель, в то время как в Советском Союзе умирает Брежнев. Моя мачеха и я решили не говорить ничего Сержу о потерявшейся визе. Он неважно себя чувствовал, и я не хотел провоцировать его на очередную антисоветскую тираду.

После того как Руфь позвонила мне на следующий день и сообщила хорошие новости из МИДа, мы с Калебом отправились в Коньяк, в пяти часах езды от Парижа поездом. Там у моих родственников был виноградник и скромная вилла. За обедом Ольга и Володя Матусевичи вспоминали годы, проведенные в Томске до революции, потом рассказывали о своем вкладе в процветание коньячного дела во Франции. Они с интересом слушали мои рассказы о жизни в Москве и о попытках проследить судьбу Фролова. Однако я не сказал им, что отвез кольцо в Советский Союз.

Отдыхать мне пришлось недолго. На следующее утро, в День Перемирия, меня разбудил громкий стук в дверь. "Брежнев умер!" — кричал Володя.

Я вскочил и быстро оделся. Итак, Брежнев умер после 18 лет пребывания у власти, а я был здесь, далеко от места событий и без визы. Мои редакторы вряд ли будут довольны, узнав об этом. Калеб и я сели в первый же поезд на Париж и рано утром на следующий день направились в советское консульство. Помещение было задрапировано траурными полотнищами, и все сотрудники были на траурной церемонии. Самолет компании "Эйр Франс" взлетал через час с аэродрома Шарль де Голль, и мне ничего не оставалось делать, как поднять шум. Наконец, появился сердитый чиновник и подал мне новую визу через окошечко. Мы поспешили в аэропорт и успели на самолет буквально за несколько минут до отлета.

Руфь встретила нас в Шереметьеве с кипой телексов, которые она отправила в редакцию в Вашингтон. Она рассказала о реакции простых людей и о подготовке к похоронам.

— Теперь они ждут анализа, — сказала она. Я бросился к телетайпу, как только мы приехали домой, и направил длинное сообщение о предстоящей смене руководства, которое успело прийти в Вашингтон до срока в пятницу.

Я с головой ушел в дела, связанные с окончанием эпохи Брежнева и приходом нового лидера, Юрия Андропова, и совсем забыл о кольце Фролова. Позвонив в музей в начале декабря, я выяснил, что выставка все еще не открылась. И причина была все та же — "техническая". -Советские друзья говорили, что я напрасно беспокоюсь; ничто никогда не происходит в Советском Союзе вовремя. Я знал, что это так, но, тем не менее, продолжал нервничать.

Как раз когда я раздумывал, стоит ли мне встретиться с директором музея, я получил известие, которое отвлекло мои мысли от кольца. Потомки декабристов собирались отметить 157-ю годовщину восстания. Мысль о встрече с потомками людей, знавших Фролова, заинтриговала меня,