– Нет, я этого не допущу, – сказал Райан.

– Мы с Джейн хотим, чтобы вы знали, что мы всегда были и остаемся сторонниками вашей миссии, – сказал отец Райана.

– Многие люди не знают, сколько школ вы все вместе там построили, – сказала мать Райана.

– Люди склонны сосредоточиваться на негативе, – сказал отец Райана.

– Как эта пословица? – сказала мать Райана. – Для того, чтобы что-то построить, сначала нужно что-то разрушить?

– Я думаю, он может подержать ребенка, – сказала Рени. – Я что говорю – мы ведь стоим рядом.

Райан поморщился, отрицательно покачал головой.

Ребенок корчился, словно тоже верил, что решается его судьба.

Поскольку все эти люди вокруг думали, что я искалечу ребенка, я не мог не представить себе, что калечу ребенка. Если я в своем воображении представлял, что калечу ребенка, не означает ли это, что я и в самом деле покалечу ребенка? Хочу ли я покалечить ребенка? Нет, конечно. Но: означает ли то, что я не хочу покалечить ребенка, что я, если ситуация критически обострится, его не покалечу? Разве в недавнем прошлом со мной не случалось так, что я, не имея ни малейших намерений совершать поступок А, вдруг ловил себя на том, что совершаю поступок А?

– Я не хочу держать ребенка, – сказал я.

– Я благодарен тебе за это, – сказал Райан. – Это классно с твоей стороны.

– Я хочу подержать этот кувшин, – сказал я, взял кувшин, подержал его как ребенка, а лимонад закапал изнутри. Дождавшись, когда лимонад потечет устойчивой струйкой на паркет, я шарахнул кувшином об стол.

– Вы меня сильно обидели! – сказал я.

И вышел из дома, быстро зашагал по дорожке.

13

Потом вернулся в тот магазин.

Увидел там двоих других ребят, моложе прежних. Эти, может, еще и школу не окончили. Я протянул им бирку МииВОКСМАКС.

– О черт, ну и дела! – сказал один. – А мы гадали, куда она делась.

– Мы уже собирались ее отозвать, – сказал второй, принося эспрессо с печеньем.

– Ценная? – сказал я.

– Ха, ну и вопрос, – сказал первый, вытащил из-под прилавка какую-то специальную салфетку, протер бирку и вернул ее на прилавок.

– Что это? – сказал я.

– Я бы скорее сказал, не что, а для чего, – сказал первый.

– Для чего это? – сказал я.

– Вообще-то, – сказал он, – вот эта подойдет вам больше, – сказал он и протянул мне такую же бирку со словом «МииВОКСМИН».

– Я долго отсутствовал, – сказал я.

– Мы тоже, – сказал второй.

– Только что вернулись из армии, – сказал первый.

Потом мы по очереди рассказали о том, где были.

Оказалось, мы с первым парнем были практически в одном месте.

– Постой, так ты был в Аль-Разе? – сказал я.

– Конечно, я был в Аль-Разе, – сказал первый.

– Я в этом сральнике никогда не был, признаю, – сказал второй. – Хотя один раз я переехал пса погрузчиком.

Я спросил первого, не помнит ли он козленка, стену в щербинах, плачущего малыша, темный аркообразный дверной проем, голубей, вдруг выпорхнувших из-под шелушащегося серого свеса.

– Меня там не было, – сказал он. – Я был скорее у реки и перевернутой лодки. Близ немногочисленного семейства, облаченного во все красное; они постоянно торчали перед тобой, куда бы ты ни повернулся?

Я точно понял, где он был. Не сосчитать, сколько раз до и после выпархивающих голубей мне на горизонте попадалась в поле зрения какая-то молящая, или стоящая на коленях, или бегущая фигура в красном.

– А с тем псом классно кончилось, – сказал второй. – Он остался в живых, норм. Перед моим отъездом он типа уже бегал рядом, когда я ехал в автопогрузчике.

Вошло семейство из девяти индейцев, и второй парень принес им эспрессо и печенье.

– Вау, Аль-Раз, – сказал я, забрасывая пробный камень.

– Для меня? – сказал первый. – Аль-Раз был худшим дней из всех.

– Да, и для меня тоже, именно так, – сказал я.

– Я охуеть как облажался в Аль-Разе, – сказал он.

Мне вдруг стало трудно дышать.

– Мой дружок Мелвин, – сказал он. – Ему шрапнель залетела прямо в пах. Из-за меня. Я слишком долго ждал, чтобы по ним шарахнуть. Там что-то типа девичника было совсем рядом. В магазине на перекрестке – человек пятнадцать женщин. И дети с ними. И вот я ждал. Беда для Мелвина. Для его паха.

Теперь он ждал, чтобы я рассказал ему, как облажался я.

Я положил бирку МииВОКСМИН, поднял ее, положил.

– Но с Мелвином все о’кей, – сказал он и постучал тихонько двумя пальцами по собственному паху. – Он вернулся домой, сейчас в аспирантуре. И ебется вовсю.

– Рад слышать, – сказал я. – Может, он даже иногда едет рядом с тобой на автопогрузчике.

– Что-что? – спросил он.

Я посмотрел на часы на стене. На них, похоже, не было стрелок. Просто какой-то подвижный узор из белого и желтого.

– Ты не знаешь, который час? – сказал я.

Парень посмотрел на часы.

– Шесть, – сказал он.

14

На улице я нашел таксофон и позвонил Рени.

– Извини, – сказал я. – Извини за этот кувшин.

– А, да, – сказала своим бесстрастным голосом. – Купишь мне новый.

Я слышал: она пытается закрыть ту ссору.

– Нет, – сказал я. – Я этого не стану делать.

– Ты где, Майки? – сказала она.

– Нигде, – сказал я.

– И куда идешь? – сказала она.

– Домой, – сказал я и повесил трубку.

15

Я шел по Глисон, и тут меня охватило это чувство. Мои ноги и руки не знали точно, чего хотят, но они стремились: прорваться через то/тех, что стоит на пути, войти внутрь, начать громить все, расшвыривать, кричать, что в голову взбредет, посмотреть, что будет.

Я соскальзывал в пропасть стыда. Понимаете, о чем я? В школе еще когда, один чувак заплатил мне, чтобы я очистил его пруд от осадка. Берешь грабли, подцепляешь ими осадок, а потом кидаешь в кучу. В какой-то момент грабли вылетели у меня из рук, и рукоятка вонзилась в набранную кучу. Когда я подошел, чтобы вытащить грабли, то увидел просто миллион головастиков, мертвых и умирающих в том возрасте, когда у них такие распухшие животики, как у беременных женщин. Вот что было общего у мертвых и умирающих: их нежные белые животики разорвались от тяжести осадка, неожиданно падавшей них сверху. А разница вот в чем: это умирающие трепыхались со страшной силой.

Я попытался спасти нескольких, но они были такие нежные, что, беря их руками я лишь усугублял их страдания.