Маркиз очень кстати напомнил ей об этом. Да, он будет наслаждаться в постели с ней — и с кем еще? К тому же у нее уже был один «дружеский» брак. Конечно, Кейн в постели совсем не такой, каким был Джозеф, но все же она не была уверена в том, что ей нужен еще один брак по расчету. И вообще, уж если она собирается пожертвовать своей независимостью, то ей хотелось бы хоть каких-то чувств.

Будучи замужем за Джозефом, она по крайней мере никогда не сомневалась в его верности, — а вот как будет с Кейном?

— Я не хочу выходить замуж за развратника, — заявила Джулиана.

— Да-да, понимаю тебя, — закивал Кейн. — И нисколько не осуждаю. Но я собираюсь стать исправившимся развратником. Я уверен, что ты мне в этом поможешь. Я нуждаюсь в тебе, Джулиана. Кроме того, я смогу дать тебе все, что ты захочешь. Драгоценности, наряды, слуг… Ты больше никогда не будешь сама готовить. И ты полюбишь мою сестру. Поверь, она очень милая.

Кто мог бы не поддаться такому искушению? Она, Джулиана, испытала его в полной мере. На мгновение она даже представила себя женой маркиза — богатой, влиятельной, всеми уважаемой. Но с другой стороны…

Джулиана со вздохом покачала головой:

— Нет, это невозможно.

— Но почему? Почему ты не хочешь сказать «да»?

Она снова вздохнула. Вероятно, она обязана была сказать правду.

— Потому что я — совершенно неподходящая тебе женщина.

Кейн откинулся на спинку стула, готовый разбить любой аргумент, словно назойливую муху.

— Дорогая, продолжай. Приводи свои возражения. — Теперь он твердо решил: только Джулиана была бы подходящей для него женой.

Она встала и сделала глубокий вдох. После чего выпалила:

— Потому что я — незаконнорожденная.

Кейн ожидал чего угодно, только не этого. А Джулиана выглядела так, словно вот-вот лишится чувств. Вероятно, это признание стоило ей очень дорого.

— Значит, твоя мать… Кассандра…

— Я даже не знаю точно, была ли она моей матерью, — перебила Джулиана, и глаза ее наполнились слезами. — Хотя нет, я уверена, что именно она была моей матерью, но никто никогда не подтвердил этого. И я не имею представления, кто был мой отец.

— Расскажи об этом, — попросил Кейн.

— Меня привезли в дом мистера Фиттерборна в младенчестве и воспитывали в Фернли-Корте. А моя няня была раньше няней единственного ребенка моего опекуна — Кассандры. Я выросла на рассказах о «мисс Кассандре», играла ее игрушками и читала ее книги. А когда у нас бывал пирог с крыжовником, няня говорила мне, что «мисс Кассандра» очень любила его, и этот пирог стал и моим любимым. В детстве я почти не видела других людей, и мне казалось, что «мисс Кассандра» жила вместе со мной и сделалась моей подругой.

Рассказывая, Джулиана медленно расхаживала по комнате, потом вдруг остановилась перед акварелью, которую Кейн заметил еще в свой первый визит.

— И вот в один прекрасный день няня показала мне этот ее портрет, и я поняла, что моя подруга — вполне взрослая женщина. Именно тогда я решила, что «мисс Кассандра» — моя мать.

«Бедный ребенок…» — подумал Кейн. Конечно, его собственное детство было не слишком радужным, но у него по крайней мере имелась мать, пусть даже она уделяла ему не очень много времени.

А Джулиана между тем продолжала:

— Когда же я спросила няню, действительно ли Кассандра была моей матерью, та ответила «нет», но я поняла, что няня лжет. И еще няня сказала, что «мисс Кассандра» умерла и что она никогда не была замужем.

— Неужели тебе никто никогда так и не рассказал, кто твои родители?

— Когда я поближе познакомилась со своим опекуном, я спросила его об этом. И он сказал, что я — дочь его дальних родственников. Но он никогда не рассказывал о них.

— А может, он сказал тебе правду?

Джулиана рассмеялась, но в ее хрипловатом смехе не было радости.

— Знаешь, как меня звали? — спросила она. — Меня звали Уэйборн[6]. А ведь всем известно, что это имя дают незаконнорожденным. Мое же второе имя — «Кассандра». Почему же меня так назвали, если я не была ее дочерью, рожденной вне брака?

Кейн молча пожал плечами. Он мог бы придумать любые другие причины. Например, имя Кассандра могло быть традиционным в семье.

— Опекун стыдился признать, что я — его внучка. Иначе почему мне никогда не разрешали покидать Фернли, если не считать выходов в церковь? Я выросла, не зная никого, кроме слуг, няни, моей гувернантки да нескольких торговцев книгами, которые навещали деда. Да-да, он стыдился меня.

— Дорогая, я не представляю, что кто-то мог бы стыдиться тебя, — сказал Кейн. — Даже не верится…

Тут Джулиана снова уселась за стол и уже с нотками гнева в голосе проговорила:

— А ты знаешь, что произошло, когда мой опекун умер? Его кузен Фредерик Фиттерборн, унаследовавший поместье, сказал, что я не могу жить в одном доме с его женой и детьми.

— Он выгнал тебя без пенни в кармане?

— О нет, он просто напомнил мне, что я обладаю состоянием в тысячу фунтов — их оставил мне мистер Фиттерборн. И добавил, что доход от этого наследства будет полностью удовлетворять нужды такой «особы», как я. Но он не стал говорить, кто я такая, сказал лишь, что если бы мой опекун хотел, чтобы я это узнала, то сам бы сообщил мне все о моем рождении. Он выразился предельно ясно, не так ли?

Кейн промолчал. Было совершенно очевидно: этот человек, оставивший молодую женщину жить на собственные средства, — редкостный негодяй. Что ж, приятно осознать, что его собственный отец — не единственный негодяй в этом мире. Впрочем, сейчас речь не о нем, а об этом наследнике, Фредерике Фиттерборне.

— А тебе было тогда… сколько лет? — спросил Кейн.

— Девятнадцать.

— И он не счел нужным присмотреть за тобой, хотя ты была членом его семьи? — В голосе маркиза послышались нотки сомнения.

Джулиана взглянула на него с упреком.

— Ты мне не веришь? Полагаешь, я выдумываю, когда говорю, что Кассандра была моей матерью! — Она сняла со стены портрет. — Вот, посмотри! Вот она, Кассандра. Я очень похожа на нее, верно? У меня ее глаза.

Маркиз внимательно посмотрел на Джулиану. Да, верно, у девушки на портрете, выполненном акварелью, были зеленоватые глаза. А если присмотреться, то можно было найти сходство с Джулианой, несмотря на темные волосы Кассандры.

Тут Джулиана вдруг отступила от него и, прижав портрет к груди, тихонько заплакала. Маркиз бросился к ней в испуге.

— Дорогая!.. Любовь моя!.. Успокойся! Не надо плакать. Все в порядке. — Он разжал ее пальцы, сжимавшие рамку, и положил портрет на стол с такой осторожностью, словно это было величайшее сокровище. — Конечно, я верю тебе. Ты очень на нее похожа.