– Вот здесь я и живу, – сказала она, указывая на один из белых пятиэтажных домов. – Видите окно на третьем этаже с желтыми занавесками, и геранью на подоконнике, это моя квартира. Не хотите подняться со мной наверх?

– А как же ваш муж? – спросил я у нее. – Что на это скажет ваш муж?

– Мужа сейчас нет дома, – со смехом отвечала она, – и еще долгое время не будет. Ни мужа, ни детей, которых сейчас тоже нет дома, так что поднимайтесь смело, и ни о чем не думайте, думать за вас буду я. А также не обращайте внимания на старушек, которые сидят на скамейке у входа, они старые чертовки, и им больше нечего делать!

Мне не оставалось ничего иного, как последовать за ней мимо сидящих у входа старушек вверх по подъезду, и в итоге очутиться в ее квартире.

– Хотите вина? – спросила она, сразу же заводя меня на кухню. – Я сейчас угощу вас хорошим вином, а потом мы с вами сделаем то, что обычно делают мужчины и женщины, когда они остаются одни. Кстати, снимите с себя пальто, оно в этой ситуации будет вам только мешать!

Я покорно сделал все, о чем она говорила, снял пальто, выпил вина, прошел с ней в комнату, а потом на время опять потерял голову. Когда я пришел в себя, то увидел белую руку, обнимающую меня за грудь, и услышал ее ровное дыхание, потому что к этому времени она уже уснула, и мне пришлось два часа ждать ее пробуждения. Я чувствовал, что погиб безвозвратно, что вся моя налаженная и спокойная жизнь полетела к черту, и что вся эта одиссея, без сомнения, кончится очень и очень плохо и для нее, и для меня.

Я ждал, когда она проснется, с ужасом думая, что же теперь со мной будет? У меня не было ни малейшего сомнения, что она, увидев меня в Лавре, а потом в Абрамцево, возле скамьи Врубеля, просто решила со мной поиграть. Ей просто было интересно соблазнить юродивого, она никогда такого не делала, и хотела выяснить, что же это такое? Возможно, она в детстве любила палочкой раздавливать каких-нибудь жуков, или трутней, и с любопытством смотреть, что из них после этого вытечет? У меня теперь, после двух часов, как я смотрел на ее полное белое тело, ровно дышащее рядом со мной, не было в этом никакого сомнения. Да, я был для нее, для этой белой красивой женщины, таким же жуком, или трутнем, которого она из любопытства раздавила, и внимательно наблюдала, как из него течет наружу разная разноцветная гадость. Возможно, что желтая, возможно, что зеленая, а возможно, что совершенно черная. Думаю, что внутри у меня накопилось достаточно всего самых разных цветов. Я думал об этом, и постепенно ощущал, как из моего естества поднимается наверх глухая волна ненависти к этой спящей рядом со мной женщине. Она спала, радостно чему-то улыбаясь во сне, а я уже начинал ее ненавидеть. Она, несомненно, улыбалась тому, что так легко соблазнила меня, жалкого и ничтожного юродивого, которого можно было соблазнить одним лишь движением мизинца. Которому можно было всего лишь свистнуть, как уличной собачонке, и она сразу же побежит за тобой, радуясь уже тому, что на нее кто-то обратил свой случайный взгляд. А я не хотел быть такой уличной собачонкой, вернее, я не хотел признаться себе в том, что я и есть такая уличная собачонка. И меня соблазнили не то, что жалким куском колбасы, которым повертели перед моим собачьим носом, а одним лишь ленивым движением мизинца, и я покорно побежал за своим соблазнителем. Я смотрел на нее вблизи, и уже не понимал, зачем же я за ней побежал. Мне было досадно и неприятно смотреть на это чересчур белое и чересчур красивое тело, на эти две белые груди с неестественно алыми, словно у девушки, сосками, которыми, очевидно, она вскормила не одного ребенка. Она была волчицей, вскармливающей своих волчат, рожденных, возможно, от разных волков, а потом изгоняющей этих волков из своего логова, и ведущей жизнь одинокой свободной хищницы. Я вдруг ужаснулся, подумав, что она специально соблазнила меня для того, чтобы родить от меня ребенка, и похитить этим мою свободу, вытащив наверх из моего андеграунда. Ведь тот, кто имеет наверху ребенка, не может уже быть полноценным жителем андеграунда, поскольку у него появляются наверху некоторые обязательства. Эта мысль словно громом поразила меня! Разумеется, она соблазнила меня именно для этого, она задумала родить от меня ребенка, и лишить меня самого главного, самого ценного и дорогого, что я только имел – моей свободы! Мысль об этом была настолько невыносимой, что я отбросил одеяло, вскочил на ноги, и начал нервно прохаживаться по комнате. Так и есть, подумал я, глядя на обстановку этой дешевой комнаты, с дешевым ковриком над кроватью, на котором были изображены дешевые лебеди, плавающие в неглубоком дешевом пруду, – так и есть, это комната закоренелой мещанки! Все эти статуэтки, все эти вазочки, все эти кружевные салфеточки и дешевые стульчики могут принадлежать только лишь дешевой мещанке! Только лишь дешевая мещанка может быть хозяйкой такой убогой и дешевой обстановки, вызывающей скуку и непреодолимую тошноту! И как только я об этом подумал, я сразу же почувствовал, как меня начинает тошнить, и выворачивать наизнанку. В этот момент она открыла глаза, и с улыбкой посмотрела в мою сторону.

– Какой ты худой, – сказала она, потягиваясь после сна. – Ты, очевидно, совсем ничего не ешь!

– Я ем достаточно много, – недовольно ответил я, продолжая бегать по комнате, и оглядывать все, что стоит в ней на полу, а также висит на стенах. – Я ем столько, сколько мне хочется, а худой оттого, что я в молодости недоедал, и навсегда после этого остался таким. Не всем же, в конце концов, быть такими полными, как ты!

Она рассмеялась на это мое замечание, и, облокотившись на руку, стала с любопытством наблюдать за моими передвижениями по комнате.

– Что ты делаешь? – спросила она.

– Изучаю твою обстановку, – недовольно буркнул я в ответ, – и пытаюсь понять, кто ты такая на самом деле?

– Ты пытаешься понять, кто я такая на самом деле? Но разве же это и так не ясно? Я просто женщина!

– Просто женщина не соблазняет в лесу мужчин, не целует их посреди дикой природы, и не приводит затем, словно бездомную собачку, к себе домой!

– Да, ты прав, такое случается достаточно редко, и я не знаю, что же со мной случилось. Возможно, я просто поддалась первому чувству!

– Ты поддалась первому чувству?

– Да, а что в этом такого? Я увидела тебя, такого необычного, стоящего возле этой бесполезной скамьи Врубеля, и решила, что это неправильно, и что тебя надо вытащить из этого неестественного состояния. Ну а все дальнейшее случилось уже само собой: и наш поцелуй, и поход в эту квартиру. Только и всего.

– Только и всего! – возмущенно воскликнул я в ответ. – Ты ведь наверняка замужняя женщина, и у тебя наверняка есть даже дети, так зачем же ты приводишь в дом первого встречного? Зачем приводишь в дом первого незнакомого мужчину? Разве ты не понимаешь, что это гадко и низко?

Я стоял перед ней голый, худой и всклокоченный, и говорил о том, что она гадкая и низкая. Возможно, со стороны на это было смешно смотреть, потому что она сразу же рассмеялась, и раскинулась на кровати еще более привольно и более бесстыдно. Ее белые груди вызывающе глядели в мою сторону, блестя своими розовыми сосками, и я больше не мог сдерживаться. Но сначала она сказала мне нечто, что возмутило меня еще больше, и настроило на решительный прокурорский лад.