– Ну что, давай кричи, – сказал Окуркин.

– Сейчас. Я чего-то боюсь…

– Да ладно, Серег, давай вместе крикнем.

«Фигня какая. Чего там бояться?» – успела подумать Живолупова, и в этот момент Леха и Сергей вместе крикнули: «Бабах!».

Громовые раскаты сотрясли воздух, и сотни больших и маленьких разноцветных сфер, излучая свет, понеслись над землей. Перемешиваясь непонятным образом, они свивались в три отдельных потока, каждый из которых устремлялся к своей цели.

Врезаясь в обшарпанные панели хрущевок, шары взрывались с громкими хлопками и валили обветшалые здания, дробя их стены на мелкие кусочки и вздымая целые облака пыли и едкого дыма.

Пораженная таким неожиданным и необыкновенным по красоте зрелищем, Живолупова подавила в себе естественное желание смыться и продолжала съемку, понимая, что присутствует при величайшем событии.

«Теперь буду жить во Флориде! – подумала она. – Уж теперь-то я по службе продвинусь!»

Между тем дома-калеки обрушились в несколько мгновений, а огненные шары продолжали извергаться из непонятной штуковины, которую все еще держал в руках Сергей Тютюнин. За грохотом взрывов нельзя было разобрать, что он кричал, однако это было и не важно. Окуркин бегал вокруг товарища и что-то ему советовал, однако и сам едва не падал на землю при каждом взрыве. Живолупова смотрела на все это с веселым злорадством.

Наконец Тютюнин попятился и, споткнувшись, упал на спину. Огненные шары полетели в темное небо, и это зрелище стало бы еще более великолепным, если бы шары не начали падать обратно.

Один из них, самый зеленый и яркий, стал планировать прямо на Гадючиху, и та поняла, что время наблюдений прошло. Сделав два длинных прыжка, она упала на землю, и в этот момент позади нее лопнул зеленый шар. Волна колючего жара пронеслась над землей и слегка подпалила Живолупову.

– Ай нид хелп! – заверещала она в портативный передатчик, который добивал аж до Вашингтона. – Ай нид хелп, комрады!

В ответ кто-то издевательски засмеялся, и Живолуповой стало страшно от мысли, что она пропадет в безвестности.

Вокруг продолжали лопаться синие, красные и фиолетовые шары, сжигая траву и сверчков-мутантов, а Гадючиха все сильнее вжималась в землю и повторяла:

– Ай си файербал! Биг файербал! Ферштейн?!

Это ужасное шароизвержение длилось всего пару минут, но пенсионерке Живолуповой они показались вечностью. Как только прибор Тютюнина иссяк, шпионка вскочила с опаленной земли и понеслась что было духу, даже не вполне понимая, в какую бежит сторону.

Вдалеке уже надрывались пожарные сирены, а в небе стрекотал вертолет мэра города, когда оглушенные экспериментаторы, пошатываясь, затрусили в сторону своих домов.

– Дурак ты, Леха! Ой дурак! – всхлипывая повторял Тютюнин.

– Почему-же я дурак? – вяло огрызался Окуркин, размазывая по лицу слезы и сажу.

– А зачем ты вообще эту хреновину сделал, а?

– А зачем ты ее с собой тащишь?

– Я? – Сергей на секунду остановился и посмотрел на «лобзик». – Мы должны его закопать. Спрятать там, где его никто не найдет.

– Давай сматываться отсюда, смотри, сколько их понаехало! – крикнул Леха, показывая рукой на цепочки разноцветных огоньков и мигалок. – Там теперь не прорваться.

– Тогда давай просто пойдем, как будто мы гуляем.

– Ага, – согласился Леха, и они двинулись по тропинке навстречу кавалькаде из пожарных и милицейских машин.

При появлении двух «гуляющих» суетившиеся возле машин люди примолкли, потрясение взирая на посланцев иных миров.

От длинного «скотовоза» с надписью «TV» рванулись двое с телекамерами, однако им навстречу бросился военный, прибывший на сереньком фургоне «гражданской обороны».

– Нельзя! – закричала он. – Они могут быть радиоактивными!

– Что происходит, Леха? – опешил Сергей. Поднятые на треногах прожектора били им прямо в лицо, а яростные вспышки фотоаппаратов больно слепили.

– Убрать лишний свет! Они боятся! – прокричал кто-то в громкоговоритель.

– Убрать лишний свет!

Часть прожекторов погасла. Журналистов и зевак стали оттеснять солдаты Внутренних войск, а затем послышалось кряканье спецавтомобилей.

Несколько лакированных лимузинов протиснулись между пожарных машин, и из них в спешном порядке стали высаживаться какие-то люди.

– Попались мы, Серега, – прошептал Окуркин. – Но ты не переживай – я все на себя возьму. Это я придумал «лобзик» сделать.

– Ладно, не спеши. Может, обойдется…

– Да не обойдется, – захныкал Окуркин, увидев шедшую им навстречу процессию людей в дорогих костюмах, которых сопровождали какие-то девушки в кокошниках и трусиках-стрейч.

Делегация подошла ближе и остановилась в нескольких шагах от Тютюнина и Окуркина.

– Добро пожаловать в наш город! – произнес самый солидный из чиновников и отвесил глубокий поклон. – Хлеб да соль – не побрезгуйте…

Он посторонился и пропустил вперед девицу, выдернутую впопыхах из какого-то ночного клуба.

На руках у нее было банное полотенце, на котором лежал каравай.

– Добро пожаловать, гостюшки дорогие, на нашу голубую планету, – пробасила девица прокуренным голосом.

– Серег, они нас за этих принимают.., за зеленых человечков… – заметил Окуркин, однако каравай попробовал. Тютюнин тоже не отказался. Невесть откуда взявшийся духовой оркестр грянул «Прощание славянки».

Фотографы снова защелкали наперегонки, прямо через головы солдат оцепления.

– Товарищи, мы не прилетели – мы местные! – крикнул Сергей.

– А где же те, которые прилетели? – спросил чиновник.

– Где-то там, среди руин, – соврал Тютюнин.

– Среди руин? – Чиновник махнул рукой, марш оборвался. Чиновник сурово посмотрел на Сергея с Лехой. – А чего же вы тогда наш каравай понадкусывали?

– Вы его нам сами в нос тыкали, – заметил Сергей, а Леха предложил:

– А вы его поверните, чтобы надкусанного видно не было.

– Придется так и сделать, – вздохнул чиновник и показал рукой, чтобы повернули каравай. – Так где они, говорите?

– В руинах.

– Понятно. Внимание! – прокричал чиновник, обращаясь к сопровождавшим его мужчинам в пиджаках и девушкам в кокошниках. – За мной! В руины!

Посторонившись и пропустив живописную группу, Тютюнин с Окуркиным поспешили затеряться среди этого неожиданного карнавала, на который собрались уже сотни человек.

Здесь спешно сколачивались трибуны, поднимались знамена, и политические активисты старались перекричать друг друга.